И солнце взойдет. Он

– Обезболивающее? – сухо спросила Рене, пока ставила одну за другой галочки напротив нужных ответов. Ланг следил за ней из-под полуприкрытых век.

– Гильотина.

Отложив карандаш, Рене нахмурилась.

– Это началось после того, как ты вернулся с Ближнего Востока?

Она старалась говорить непринуждённо, но Энтони мгновенно собрался. Об этом говорили чуть поджатые губы, пальцы, стиснувшие подлокотник, и поверхностный вдох. Рене знала, что вопрос на редкость бестактен, почти неуместен, но также была уверена в своей правоте.

– Тебя это не касается, – ожидаемо оскалился Ланг, но она не собиралась так просто сдаваться. Подкатившись на стуле поближе к растёкшемуся в кресле огромному телу, Рене пристально посмотрела в глаза своего наставника.

– Я нейрохирург, если ты забыл.

– Ты недоучка, – фыркнул он и сделал вид, что новая креветка вкуснее предыдущей едва ли не вдвое. По крайней мере, изображённый им лживый аппетит должен был доказать именно это, однако Рене знала, что Ланг не голоден. Он просто запихивал себе в глотку высококалорийную пищу, чтобы протянуть до новой порции обезболивающего. А тех, похоже, становилось уже слишком много.

– Энтони, я нейрохирург, и мне известны симптомы, – мягко, но настойчиво проговорила она. – Это уже не просто головная боль, а медикаментозная мигрень.

– Откуда ты вообще знаешь? – он явно пытался уйти от ответа.

– Энтони.

Он какое-то время вглядывался в неё больными глазами, прежде чем смежил веки.

– Оторвать бы Фюрсту его длинный язык, – раздалось бормотание. Но потом послышался вздох, и Ланг признался: – До. В армии просто перешло в хронические боли. Там было не до лечения.

– Травма?

– Это очевидно, старший резидент Роше! – Энтони высокомерно хмыкнул, но она не обратила внимания. Раненый зверь всегда рычит громче.

Подъехав на стуле ещё ближе, Рене осторожно приподняла одно веко, затем второе, встретилась с раздражённым взглядом, а потом встала. В несколько шагов она обошла кресло и оказалась у Ланга за спиной.

– Что ты делаешь? – спросил он, и от Рене не укрылось, как напряглись огромные плечи. Но вместо ответа лишь положила ладошки на жёсткие мышцы шеи. – Какого чёрта!

– Тихо, – шепнула она, а сама скрупулезно исследовала каждый натянутый мускул. Рене осторожно провела пальцами вдоль шейных позвонков, скользнула чуть в сторону, но когда почти нащупала нужное место, Ланг дёрнулся.

– Роше! Пошла прочь…

Энтони попытался отмахнуться, но Рене не дала. И пусть в его голосе ясно слышался превосходно скрытый от остальных страх – от любого, кроме неё! – однако о причинах такого недоверия или, наоборот, чрезмерной доверчивости, она подумает позже. Потом, когда останется один на один с мыслями, неловкостью и, возможно, стыдом. Но сейчас Рене просто хотела помочь. А потому она мягко отвела шарившие где-то в воздухе большие руки и осторожно потянула за одну из чёрных прядок, понуждая Энтони запрокинуть голову. Их взгляды встретились, и Рене приложила палец к губам.

– Хоть пять минут подержи свой гениальный рот зашитым по Гейденгайну. Пожалуйста.

Она выразительно приподняла брови, а затем нахмурилась, когда в виске Энтони вновь завальсировала кувалда мигрени. Его глаза самопроизвольно закрылись, ну а Рене не стала больше тянуть. Осторожно проведя вдоль позвоночника, она размяла напряженные трапециевидные мышцы и мягко поднялась к основанию черепа. Пальцы опасно путались в густых волосах, но Рене старалась двигаться аккуратно, чтобы не дёрнуть. Её ладони провели от затылка до лба, ощутив каждый изгиб талантливой головы Ланга, прежде чем надавили в районе висков. А оттуда вверх, чуть оттянуть жёсткие пряди, что так и норовили выскользнуть из слишком маленьких рук. И снова к высокому лбу, где уже появились возрастные морщинки. Рано, доктор Ланг. Слишком рано для человека с такой бешеной энергией. Рене разгладила большими пальцами сведённые мышцы лица, провела по надбровным дугам и дальше, туда, где в затылке сосредоточилось напряжение.

Она не делала ничего необычного, простой массаж, но от горячей кожи приятно покалывало руки, а от волос всё сильнее тянуло той самой мятой. Дыхание Энтони становилось глубже, спокойнее с каждой секундой, покуда в узких ладонях растворялась мигрень. И когда Рене замерла, они ещё долго молча сидели, прежде чем Ланг осторожно пошевелился. А она знала, что должна отпустить. Выпутать пальцы из чёрных прядей, что перебирала, словно то были жемчужные нити в шкатулке сокровищ, но не могла. Не хотела.