…И при всякой погоде

Появлялись также и новые люди. Кроме Кости – Женя Климов, Коля Левченко, Калягин Ливерий. Женя был моим идеалом – того, как надо вести себя. Среди всех моих знакомых лишь он один казался небезнадежным и настоящим. Характерной его особенностью являлась энергия. Она была неисчерпаема. Энергия придумывать, действовать, говорить – неутомимого активиста, вроде Жени, надо было еще поискать. Замечательным образом сочетались в нем два качества – оригинальность с добротой. Стремление к разумной справедливости, подкрепляемое простодушной наивностью (не говорившей при этом о недалекости) давало тем более поразительный эффект, что дополнялось еще и способностями оратора, массовика-затейника – и незаурядного весельчака. Климов воплощал в себе Чипа и Дейла одновременно, с беличьей хваткой и ловкостью берясь за любое дело, конфликт или проблему. Черты благородства, напоминавшие и Мышкина, и Дон Кихота, не символизировали здесь человека умственно нездорового – но столь же участливого и понятливого при этом. Сравнение с белкой наводило на мысль и о чем-то более общем – и глубоко природном. О способности радоваться жизни в мелочах, видеть первозданную красоту мира в птицах и деревьях, жучках и травинках. Женя, и впрямь, был прирожденным биологом – потом это стало очевидно. Но и до, классе в восьмом еще, по пути на экскурсию (в минералогический музей, кажется), он все бегал и прыгал вокруг меня, подводя ко всем растениям – и интересуясь, знаю ли я то и знаю ли я это. Он обращал внимание даже на погоду и окружающую обстановку, заставляя меня стенографировать все наблюдения в виде подобия дневника путешественника. Женя находил возможность веселиться по любому поводу, чувствовать воодушевление от любых видов и реплик, поддержать любой разговор. Этого образцового и прекраснодушного чудака, глубоко увлеченного своим делом, не ценил по достоинству никто – там мне казалось тогда. Он мог выглядеть шалопаем и гулякой, придурковатым балбесом и весельчаком – будучи, в действительности, умным, наблюдательным и благородным. О последнем хочется упоминать бесконечно. Кто еще мог бы, идя домой – и увидев вдруг возвращающегося и убитого тоской товарища – вернуться, не задумываясь, обратно и помочь ему убраться в классе, облегчив тем самым испытание? Тем несчастным, которому помог Женя, был именно я. И никогда не забыть мне этого жеста альтруизма – и самого простого человеческого дружелюбия. Как не забыть и его находчивости в играх. Вроде пряток, затеянных внезапно перед дополнительными – и растянувшихся по всем коридорам и лестницам. Если и есть совершенно искреннее, реальное сожаление о несостоявшейся дружбе – то именно с Женей. Именно его хотел бы я видеть верным товарищем по жизни, надежным и близким по духу человеком, который всегда поймет – и уловит суть момента.

По-своему хотелось видеть другом и Левченко – просто Льва. Коля – уверенный в себе прожигатель жизни и раздолбай – производил впечатление именно своим контрастом со мной, резавшим душу поперек из-за занудства и правильности, свойственных мне чуть ли не с пеленок. Лев был шутником на грани фола, обаятельным, но не слишком умным клоуном. Он являлся тем необходимым в классе человеком, что разрядит обстановку остротой, привлечет внимание, рассмешит до хрипоты. По факту, такие люди – всегда неудачники, изгои. Им симпатизируют, их замечают, шуткам их смеются – но все не вполне искренне, не на полном серьезе. Нет признания равенства, одинаковости позиций. Мы – элита, либо обычные нормальные ученики и люди, он же – бездельник, троечник, Петрушка, парень без царя в голове. И даже совместные оргии и попойки – не показатель. Взрослея, все понимают, что были детьми – и старых товарищей, оставшихся прежними, избегают. За это я особенно любил Льва, зная, что на деле он – человек хороший, общительный – и даже не без таланта. Хотя отношения наши были легкомысленными, всего лишь приятельскими. Такие быстро теряют ценность, основываясь на общности места – а вовсе не интересов. Но я всегда притягивал изгоев и маргиналов, личностей незаметных или высмеиваемых – потому что и сам был таким. Оказываясь при этом и посредником, тем, кто потенциально мог понять любого – и с каждым договориться.