И не только о нем...

«Я буду снова учиться говорить».

Врач написал:

«Не будет ли вам тяжело?»

Бурденко, уже сердясь, ответил:

«Дайте зеркало. Корврач Бурденко».

Изо дня в день, из недели в неделю он, наедине с зеркалом, тренируется в приемах артикуляции языка, губ, учится нараспев произносить слоги, не слыша их звучания, и вот наконец она, долгожданная минута. Впервые спрашивает Марию Эмильевну о чем-то, и Мария Эмильевна пишет ему ответ на листочке — она расслышала, она поняла: к нему вернулась речь.

А он вернулся к своей работе, к реализации своей идеи ранней госпитализации тяжелораненых — в живот и таз, в череп и грудную клетку; снова на фронтах, в госпиталях…

Стыдно признаться, что я, уже написав развернутое либретто будущего фильма о Н. Н. Бурденко, — все движения, весь ход сценария уже был у меня в голове, да и частично на бумаге, — отставил этот труд, испугавшись его жены, милой Марии Эмильевны. Она давно умерла, и я могу признаться в своем малодушии открыто.

Мария Эмильевна по-своему тоже была выдающейся личностью, и так же как Николай Нилович походил и не походил на своего гениального предшественника Пирогова и на других крупных и талантливейших ученых, так и его жена походила и не походила на многих верных подруг выдающихся людей — и своей безграничной преданностью им, и чрезмерностью этой преданности, порою становившейся барьером, отделяющим своих мужей от общения с людьми, такому необходимому и естественному…

Я познакомился с нею давно, еще когда был жив Николай Нилович, помню, как гремел на даче в Серебряном Бору, у Бориса Ильича, ее непререкаемый, властный женский басок и как она безапелляционно высказывала свои суждения, быть может, не слишком современные, но всегда ошеломляющие своей крутой прямолинейностью и убежденностью, что она, Мария Эмильевна, была всегда права, и в этой ее убежденности было нечто талантливое…

Не зря академик Андрей Дмитриевич Сперанский говорил как-то, что, когда он слушает Марию Эмильевну и смотрит на нее, ему на память приходит и крестная Наташи Ростовой, и бабушка из «Игрока» Достоевского. При этом он ценил яркость и своеобразие ее натуры.

Когда я навещал ее на улице имени Бурденко, она требовала от меня всех подробностей будущего, еще находившегося в чернильнице, замысла.

Я называл ей возможных исполнителей — она тут же их отвергала, хотя я не был уверен, что она их всех знала — еще не было телевизоров.

Однако самое сложное было впереди.

— Все актрисы, которые будут играть, по вашему мнению, жену, никуда не годятся. Тут у меня сомнений нет. И знаете что — я сегодня не спала всю ночь и пришла к решению — жену Николая Ниловича будет играть жена Николая Ниловича.

Посмотрев на меня испытующе, проверяя впечатление, добавила:

— Иначе над вами будет смеяться вся Москва, ведь меня знает вся Москва.

«Может быть, — подумал я, оробев, — ее действительно знает вся Москва, но что мне делать в таком случае?»

И я смиренно заметил:

— Мария Эмильевна, поймите, я же делаю вас молодой, и актриса, вас играющая, непременно должна быть молода и… — подхалимски добавил я, — и очень привлекательна как женщина.

— Привлекательности от меня не отнять, — согласилась она. — А вообще-то за что получают деньги ваши гримеры? Загримируют меня — и нет вопроса. Нет-нет, себя я должна и буду сама играть.

Тут я ничего не нашел другого, как испугать ее ночными съемками.

— У меня бессонница, — моментально парировала она. — Значит, так. Жену Бурденко играю я. Дальше.

Дальше не было. Я понял, она лишит меня покоя и творчества, и сказал, что отказываюсь пока от своего замысла. А там видно будет.

Так и не написал этот сценарий.

А жаль.

Может быть, кто-нибудь и сделает фильм о Николае Ниловиче Бурденко. Поверьте мне, это может быть великая картина.

Когда я довел до сведения Бориса Ильича все это, он тоже сказал:

— Жаль. — Но добавил: — Впрочем, я вас понимаю. В творчестве нельзя никому и никогда мешать… Даже когда у тебя бессонница.

УТРОМ 16 АВГУСТА 1946 ГОДА у нас на квартире раздался телефонный звонок. Голос Бориса Ильича:

— Читали «Правду»?

— Нет еще.

— Выезжаю к вам.

Прочли газету. Потрясенные, молчим.

«Правда» лежит на столе. Збарский, войдя, посмотрел на нее, и только покачал головой, и только развел руками.

Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года.