И не только о нем...

«…Рад узнать, что вы написали большую вещь. С нетерпением буду ждать вашу книгу. Недавно — недель шесть тому назад — получил четыре томика ваших рассказов — исподволь прочитал их и часто читаю вслух, — вечерами, после обеда — своей семье и гостям. Отличный язык выработали вы, М. М., и замечательно легко владеете им. И юмор у вас очень «свой». Я высоко ценю вашу работу, поверьте: это не комплимент. Ценю и уверен, что вы напишете весьма крупные вещи. Данные сатирика у вас — налицо, чувство иронии очень острое и лирика сопровождает его крайне оригинально. Такого соотношения иронии и лирики я не знаю в литературе ни у кого, лишь изредка удавалось это Питеру Альтенбергу, австрийцу, о котором Р.-М. Рильке сказал: «Он иронизирует, как влюбленный в некрасивую женщину». Почему бы вам не съездить за границу, напр., сюда в Италию? Пожили бы, отдохнули».

Это — из Сорренто, 16 сентября 1930 года.

А вот из письма оттуда же, из Сорренто, помеченного уже 13 октября 1930 года:

«…А юмор ваш я ценю высоко, своеобразие его для меня — да и для множества грамотных людей — бесспорно, так же, как бесспорна и его «социальная педагогика». И глубоко уверен, что, возрастая, все развиваясь, это качество вашего таланта даст вам силу создать какую-то весьма крупную и оригинальнейшую книгу…»

Из Сорренто — 8 ноября 1930 года:

«…Я был рад получить весточку от вас, потому что вы «интересный» человек, талантливый писатель и мне приятно, что я вас знаю, что вы есть».

Год тридцать шестой. Письмо из Тессели.

«…Дорогой Михаил Михайлович —

вчера прочитал я «Голубую книгу». Комплименты мои едва ли интересны для Вас и нужны Вам, но все же кратко скажу: в этой работе своеобразный талант Ваш обнаружен еще более уверенно и светло, чем в прежних».

Цитирую все эти письма далеко не полностью, думаю, думаю, думаю…

Будь жив Горький, как бы он отнесся к тому, что Зощенко — сказано в официальном документе — «пошляк и подонок литературы»?

В лучшем случае — был бы повергнут в величайшее уныние.

А в худшем?

А как себя чувствовал сам Михаил Михайлович? Он вел себя достойно, благородно, только огорчился, что один из его довольно близких знакомых, писатель, завидев Зощенко издали, торопливо перебежал на другую сторону.

Фадеев, рискуя навлечь на себя верховный гнев, передавал в Ленинград деньги Зощенко, помогал Михаилу Михайловичу в эти времена и один из Серапионовых братьев — Каверин.

А как себя чувствовала Ахматова, названная тогда же в докладе А. Жданова «блудницей»?

Я был лишь обруган (походя) за рассказ «Лебединое озеро», навеянный моей дружбой с летчиком Ленинградского фронта Васей Очневым, новелла о нем была впоследствии опубликована в моей документальной повести. А Юрию Павловичу дорого стоило упоминание его хвалебной рецензии о Зощенко, особенно то, что она была названа словом «подозрительная».

На следующий день после опубликования постановления мы с Людмилой Яковлевной приехали в Ленинград, где у меня были дела в киностудии «Ленфильм». Пришли к Германам — нам открыла дверь Татьяна Александровна, жена Юрия Павловича.

— «Подозрительная» рецензия, Шура, что это означает? Нас, наверное, арестуют?

Нас никто не арестовал, как и всех действующих лиц этого кошмарного спектакля, главных и третьестепенных.

Однако автоматизм действовал в те времена безотказно и притом одинаково быстро, энергично — и при восхвалении одним человеком, и при (с его стороны) поношении…