i e8c15ecf50a4a624

Итак, царизм не сумел решить рабочий вопрос в третье- июньский период. Причиной этого была общая револю­ционная ситуация, углублявшаяся с каждым днем. Тем не менее оказалась к этому способна русская буржуазия, у которой всегда узкоклассовый, корыстный интерес прева­лировал над ее общеклассовыми интересами.

ВТОРОЙ

«МИНИСТЕРСКИЙ» КРИЗИС

Обострение противоречий внутри третьеиюньского блока.

Обострение противоречий между царизмом и буржуазией во второй половине существования III Думы целиком определялось начавшимся в стране новым революционным подъемом. Отражением безостановочного левения страны был усилившийся процесс «левения» буржуазии, в том числе и октябристской, самой трусливой и косной.

Накануне открытия третьей сессии орган октябристов писал: «Момент[624] серьезен... слово теперь за правительст­вом...» Перечислив первоочередные «реформы», которые все еще ждали своего осуществления, газета вопрошала: «Готово ли на это правительство?... Скоро, наконец, выяс­нится окончательно: ...будет ли обновляющая деятельность Г. Думы идти в сотрудничестве с правительством или вопреки ему?»¹

Всячески распинаясь перед Столыпиным и по-преж­нему связывая с ним свою судьбу и надежды, октябристы в то же время стали все чаще выражать недовольство пре­мьером за его перманентную капитуляцию перед «темными силами» — камарильей и правыми Государственного сове­та. «И в Думе и вне Думы,—говорилось в передовой,

озаглавленной «Попутчики?»,— представители Союза 17 ок­тября, отдавая должное личным качествам П. А. Столы­пина, неуклонно указывали на многие ошибки правитель­ственного курса, страдающего раньше всего недостаточной определенностью». Причина этого кроется «в чрезмерной подверженности закулисным влияниям» [625].

Однако основным объектом своей критики октябристы сделали Государственный совет. Деятельность его оцени­валась как «систематическое отрицание всего принятого Думой курса». «Мы должны, конечно, признать,— говори лось в другой передовой,— что общий итог законодатель­ной работы за истекшие 27г года крайне ничтожен. Но в этом виновата уже не Дума. Ее работа встречает система­тическое противодействие в Г. Совете, на деятельность которого реакционная группа оказывает почти решающее влияние» [626].

Оппозиционные ноты зазвучали явно сильнее, по срав­нению с прежними годами, при обсуждении сметы Мини­стерства внутренних дел на третьей сессии. Центральным моментом явилась речь Маклакова, выразившая тревогу всего либерально-буржуазного лагеря.

Если революция, заявил Маклаков, «экзамен обществу, то реакция экзамен правительству». Общество, осудил по-веховски революцию Маклаков, экзамена не выдержа­ло. Но не выдержала экзамена и реакция. Одно время «явилась надежда, что перед нами дальновидное правитель­ство, правительство, которое, подобно историческим усми­рителям революции, понимает, что задача мудрой реакции есть осуществление всего, что было здорового в револю­ции...». В этой надежде, делал дальше оратор весьма цен­ное признание, «общество» наградило правительство «та­кой моральной поддержкой, таким доверием, таким сочув­ствием, которыми... ни одного представителя власти не наделяло» [627]. Но вместо того чтобы сотрудничать с «новым строем», правительство ведет себя как «худший враг» этого «нового строя». «Почему,— с недоумением задавал вопрос Маклаков,— оно ведет себя так, что при его управлении новый государственный строй становится не источником силы, а источником слабости для государства?» Прави­тельство должно понимать, что «при такой системе управ­ления оно на свою голову допускает существование и пред­ставительного строя и представительных учреждений». «Трагизм заключается в том, что при той системе управ­ления, которой следует министерство, для этой системы управления новый строй, Дума, есть источник слабости, а не силы». Причем Дума, которая делала и делает все, что от нее требует правительство. «Ведь третья Государствен­ная Дума,— говорил кадетский оратор,— пришла дать правительству все то, что от нее требовали. Оно требовало осуждения террора — она осудила террор, не затронувши ни одним словом террора правительственного; от нее тре­бовали утверждения аграрных законов — она утвердила; она принялась за воссоздание военной мощи России — как раз то, чего тоже от нее требовало правительство» [628].

В том же духе выступил и прогрессист Н. Н. Львов. Правительство, заявил он, отказавшись от осуществления манифеста 17 октября, «восстановило всех против себя и не имеет никого на своей стороне». Его политика пагубно отразилась и на авторитете Думы: «Дума падает в своем авторитете... Правительство, преследуя и угнетая общество, сокрушает и Государственную Думу». В результате «начи­нается скрытая, затаенная гражданская война, война, которая делает непримиримыми отношения к правительст­ву... Рождается вновь та неумолимая ненависть, которая составляет весь ужас нашего положения, и я боюсь, что, идя таким путем, мы вновь придем, мы вновь вернемся к тому кровавому кошмару, который погубит будущее Рос­сии» [629].