И даже небо было нашим

За следующие полчаса мы с ним едва обменялись несколькими словами. Я начала понимать, что Берн не спросит меня, как я прожила те годы, когда мы с ним не виделись: ведь он и в детстве не спрашивал меня о моей прежней жизни. Словно все, что происходило вдали от него, просто не существовало, или, во всяком случае, не имело значения. Я решила: не буду больше пытаться рассказывать о себе. Хватит с меня и того, что я вместе с ним копаюсь в земле и вдыхаю насыщенный влагой воздух.

Я решила, что останусь на ферме до захода солнца, потом — до ужина, и оба раза обещала себе уйти сразу же после. Возможно, Роза начала беспокоиться, возможно, уже позвонила в Турин. На ужин мы ели омлет с кабачками, который приготовила Коринна и в котором совсем не было соли (но я не посмела заикнуться об этом, поскольку всем, похоже, и так было вкусно). Я осталась голодной и, поскольку никакой другой еды не было, принялась отщипывать хлеб, а Джулиана считала каждый кусочек, так же внимательно, как накануне.

Электричество на ферму подавалось только на час в сутки, и этот час кончился одновременно с ужином. Мы расселись перед горящим камином; кроме него, комнату освещали свечи: некоторые из них оплыли и закапали пол. Мы сидели почти вплотную друг к другу, укрывшись одеялами, но все равно было холодно. Но даже в этот момент у меня не возникло желания уйти оттуда, попрощаться с Берном, который приник ко мне, попрощаться с остальными, с огнем, отражавшимся к глазах каждого.

К восьми часам Данко стащил с нас одеяла и объявил, что пора ехать. Все вскочили на ноги, я осталась сидеть на полу.

— Ты едешь с нами? — спросил Данко.

Прежде чем я успела спросить куда, Джулиана запротестовала: в джипе не хватит места, сказала она. Но Данко словно ее не слышал.

— У нас сейчас особенная неделя, Тереза. На этот вечер запланирована акция.

— Какая?

— Объясним по дороге.

Берн сказал:

— Тебе понадобится черная одежда.

Секунду назад они были разомлевшие, сонные, и вдруг их охватила неуемная энергия.

— У меня только одно черное платье, в котором я ходила на похороны, — растерянно сказала я, — но оно на вилле.

— Не хватало еще, чтобы она в нем пришла! — воскликнула Джулиана. — Сиди здесь, Тереза. Поверь мне, так будет лучше.

Она погладила меня по щеке, но Данко строго сказал ей:

— Перестань, Джулиана. Мы уже это обсудили.

Коринна тронула меня за руку:

— Пойдем наверх. У нас там полный шкаф одежды.

Мы втроем, Коринна, Джулиана и я, поднялись на второй этаж. Коринна принялась рыться в куче одежды, наваленной на полу, а Джулиана начала раздеваться.

— Чье это?

— Наше. В смысле, общее. Это женская половина.

— Вы держите все вещи вот так, вперемешку?

Коринна кисло усмехнулась:

— Да, вперемешку. Но ты не волнуйся, они чистые.

Тем временем она вытащила из кучи что-то черное.

— На, примерь вот это. — И она кинула мне легинсы. — И это.

В меня полетела толстовка, похожая на ту, в которой она была вчера, — или, возможно, та же самая.

Когда я снимала свитер, она сказала:

— Какие у нее сиськи здоровенные. Видала, Джулиана? Тебе бы половины таких хватило, чтобы не быть похожей на мужика.

Я не посмела сказать им, что мне совсем не идут легинсы, что, как говорит моя мама, при моей конституции нельзя носить ничего обтягивающего и что я, скорее всего умру от холода.

— Хватит на нее пялиться, — пробурчала Джулиана. — Мы не на дефиле собрались.

На заднем сиденье машины мы кое-как уместились вчетвером — три девушки и Томмазо, который упорно не отрывал взгляд от темных полей за обочиной автострады.

— Куда мы едем?

— В Фоджу, — ответил Данко.

— Но ведь туда три часа езды.

— Приблизительно, — не меняя интонации, ответил Данко. — Можешь немного поспать.

Но мне совсем не хотелось спать. Я засыпала Данко вопросами, и в конце концов он объяснил, в чем заключается их акция. Он говорил очень тихо, заставляя меня вслушиваться, и не помогал себе руками; более того, все его тело словно бы обмякло, как будто вся энергия ушла в мозг. В Сан-Северо, рассказал он, есть живодерня, куда свозят на убой лошадей со всей Европы. Они проводят в пути тысячи километров, без воды и без еды. А потом их умерщвляют зверскими способами.

— Их сначала расстреливают, а потом четвертуют, — пояснил он. — Смерть как будто быстрая, но дело в том, что все это происходит на глазах у других жертв, которые ждут своей очереди; они начинают волноваться, и их избивают дубинками. Мы едем туда, Тереза. В этот ад.

— А что мы будем делать, когда приедем?

Данко улыбнулся мне в зеркало заднего вида:

— Освободим их.

Когда мы добрались до бойни, была глубокая ночь. Мы оставили машину под деревьями, где ее трудно было разглядеть, потом долго шли по краю поля. Сквозь облака просачивалось немного лунного света, этого было достаточно, чтобы не споткнуться.

— А если нас заметят? — вполголоса спросила я у Берна.

— Такого еще ни разу не было.

— А вдруг?

— Этого не будет, Тереза.

Вдали виднелось какое-то большое здание, похожее на ангар; перед ним была площадка, которую освещал прожектор.

— Это там их четвертуют, — произнес Данко.

Вдруг Берн положил мне руку на шею.