И даже небо было нашим

Возможно, его план был масштабнее, чем мне казалось: на ферме, кроме Флорианы, нас ждал еще и Никола. Стоя под навесом беседки, он метнул в меня выразительный взгляд, означавший: не требуй объяснений. Но нам было не до этого. Чезаре продолжал успокаивать Виолалиберу. Флориана позвонила врачу в Специале и попросила его срочно приехать, несмотря на позднее время. Берн, Никола и я оставили девушку на их попечение и пошли к дому. Когда мы дошли до оливковой рощи, у Николы случился приступ паники и одновременно агрессии, направленный против меня.

— Что ты ему сказал? Что, черт возьми, тебе в голову взбрело?

— Ничего он ему не сказал, — ответил за меня Берн. — А насчет Виолалиберы он сам догадался.

— Не надо меня в это впутывать, ребята. Прошу вас, не впутывайте меня! Я дам вам все, что хотите!

В его голосе звучала мольба. Лицо исказилось от ужаса. Мне было его жаль.

Берн велел ему замолчать таким решительным тоном, что он сразу затих.

— Мы должны решить, кто из нас отец, — сказал Берн. — Когда придет врач, он обязательно спросит. Чезаре и Флориана тоже захотят знать.

— Только не я, прошу вас! — захныкал Никола.

Берн осматривался, словно ища чего-то.

— Вот как мы сделаем, — сказал он. — Каждый из нас подберет камень, один из этих. И бросит его в сторону вон тех деревьев. Чей камень упадет ближе всех, тот и объявит себя отцом.

— Ты окончательно рехнулся! — взвизгнул Никола.

— Есть предложение получше? Я тебя слушаю. Давайте подбирать камни. Они должны быть примерно одинакового размера. Вроде этого.

Я нашел себе похожий камень, счистил с него налипшую землю.

— А если это окажется неправдой? Выберем отца наугад, а потом выяснится, что это не он?

— Истина умерла, — бесстрастно ответил Берн, — это всего лишь буква в алфавите, всего лишь слово, всего лишь материал, который я могу использовать.

Я понял, что это были не его слова. Должно быть, он заимствовал их из той книги.

— А если Виолалибера не согласится?

— Она уже согласна. Хочет, чтобы все решила судьба. Ну, не только судьба. В какой-то степени еще и ловкость. Но прежде чем бросать камни, мы должны дать клятву.

— Какую клятву?

— После того как судьба все решит, никто из нас не будет упоминать ни об этом моменте, ни о том, что было в башне. Мы не будем говорить об этом ни с другими людьми, ни между собой. Никогда. До самой смерти.

— Хорошо, — сказал я.

— Вы должны сказать: до самой смерти.

— До самой смерти, — поклялся Никола.

— До самой смерти, — поклялся я.

— Никола, бросай первым.

Никола выдохнул, снова набрал полную грудь воздуха, изогнул спину и бросил камень очень высоко и очень далеко, так, что он упал за третьим или даже четвертым рядом деревьев. Я с трудом разглядел место падения. Камень подпрыгнул, ударившись о землю, затем упал снова и стал невидимым.

— Теперь ты, Томмазо. Нет, возьми этот. — И Берн положил мне в руку другой камень, полегче.

— Не помогай ему, это нечестно, — запротестовал Никола, но тут же замолк. Он знал, что я не смогу бросить камень дальше, чем он. Так и вышло. Когда мой камень упал в неполных тридцати шагах от нас, я подумал: а не ловушка ли это? Ведь в такого рода состязаниях я всегда занимал последнее место. Но я еще был и тем, кто никогда не оспаривал решения Берна. А сейчас, впервые с того дня, когда я увидел его в домике на тутовнике, я не желал ему победы.

Не уверен, что он сделал это нарочно. Может, дело было в его больной спине, из-за которой он не мог отвести руку назад, или в высокой температуре. Или же он неправильно рассчитал траекторию. Не знаю. А наша клятва не позволяла мне спрашивать у него об этом до конца дней моих. Берн поднял руку над головой: тут его, по-видимому, пронзила острая боль, он застыл в этой позе, а затем камень выскользнул из его руки и приземлился за ближайшей оливой. Мы смотрели на точку падения, как когда-то смотрели на деревянный крест, появившийся ночью на могиле зайца.

— Думаю, отец — я, — произнес Берн.

Когда мы вернулись в дом, он подошел к Виолалибере, которая сидела за столом, тупо глядя на стоявшую перед ней пустую тарелку. Он положил ей руку на плечо, она никак не отреагировала, но этого жеста было достаточно, чтобы Чезаре и Флориана поняли, как обстоят дела, на ком из нас лежит вина за случившееся.

И тут я понял, что они ни минуты не подозревали своего родного сына. Берн смотрел на Виолалиберу сверху, смотрел на ее всклокоченную шевелюру так, будто говорил себе: да, все правильно, я смогу это сделать, смогу прожить с ней всю жизнь. Кто знает, какая несуразная аксиома вертелась у него в голове в эти часы, какой принцип заставлял его брать на себя одного вину за преступление, в котором были повинны трое.

Чезаре взял стул, поставил его рядом со стулом Виолалиберы, и Берн сел. Затем Чезаре сделал то, чего никто из нас не мог бы даже вообразить. Он вышел из дому и вернулся с небольшим тазом, тем самым, в котором мы, помнится, держали на холоде арбузы. Наполнил его водой и поставил на пол перед Берном и Виолалиберой. Снял с них обувь, носки и окунул их ноги в воду.