i_166602c1f3223913

узнали, что двое суток тому назад: здесь проходило много войска. Русские

проходили тут четыре дня тому назад.

Жена лесничего поставила варить на ужин картофель и принесла молоко.

Увидя ее приготовления, Швейк вскипятил в большом котелке воду и ошпарил

принесенных им курочек и петушков.

При виде этих лакомств кадет Биглер с удовлетворением констатировал, что

у него опять появился аппетит, и Швейк, заметив его алчущие взоры, снова

выказал, какое у него доброе сердце.

– Я же говорил вам, господин кадет, что я вас не оставлю. Из кур я сварю

суп, а петушков зажарю. Хорошо, что мы не потеряли зря время на убийство

этих русских; зато мы можем теперь как раз вовремя поужинать.

Три куры и два петушка были без остатка съедены за ужином в домике

лесничего. Оставшихся кур Швейк заботливо завернул в запасные портянки и

убрал в свой вещевой мешок. Икая от сытости, он довольным голосом сказал: – Вот так! Теперь с ними ничего не сделается.

Утром они двинулись дальше, и в то время как провожавшая их жена

лесничего уверяла, что будет ежедневно молиться за них, она озабоченно

пересчитывала глазами своих курочек. Затем ее лицо прояснилось, и она

добавила:

– Я буду молиться за вас утром и вечером, храбрые воины. Все курочки у

меня целы!

На шоссе царило еще большее оживление, чем накануне. Войска проходили

многочисленными колоннами. Затем наша троица наткнулась на полевых

жандармов, которые ей сказали:

– Ваш батальон? Вчера еще он был в Смотине, но куда он отправился

дальше, мы не знаем.

Кадет спросил их, в каком направлении находится Смотан, и решил пойти

туда, чтобы таким образом скорее всего узнать, где им искать свою часть.

Солдаты стали появляться теперь и на полях. Видно было, как телефонисты

протягивают провода, перебегая с длинными шестами от дерева к дереву, и

Швейк, вспоминая Ходынского, жалостливо сказал: – Он мог бы тоже лакомиться курятинкой, а вместо того бедняга должен

бегать, словно собирает гусениц.

Вскоре их обогнал скакавший во весь карьер конный ординарец; он держался

того же направления, что и они, и потому Швейк крикнул ему вдогонку: – Эй, товарищ, поклонись от нас 91 му полку и скажи, что мы уже близко!

Ординарец придержал коня.

– Я в самом деле еду в 91 й, – отозвался он. – Он стоит в деревне Врбяны

и пойдет оттуда в Пионтек. Отсюда это будет с час ходьбы; вы можете идти

прямо туда и дожидаться там.

Вот каким образом случилось, что кадет Биглер в шесть часов вечера, вытянувшись во фронт, докладывал капитану Сагнеру о своем прибытии в

батальон, приготовив на случай, если бы капитан стал разносить его, соответствующие объяснения. Но капитан Сагнер, которому поручик Лукаш

уже передал, полкуры из принесенных Швейком трех штук и рассказал всю

историю их скитании, только снисходительно похлопал Биглера по плечу.

– Хорошо, очень хорошо вы это провели, кадет! Мы получили из штаба

бригады такие сумбурные приказания, что всякий нормальный человек сошел

бы с ума.

Когда Швейк снова появился среди своих товарищей, вольноопределяющийся

Марек встретил его восклицанием:

– Могилы разверзаются, мертвые восстают из них, и близится день

страшного суда! Швейк, бродяга, неужели ты опять с нами?

– Надеюсь, что у тебя не туман перед глазами, который мешает тебе видеть

меня, – ответил растроганный Швейк. – Постой, я тебя угощу курятинкой, потому что мы заблудились, так как у кадета была неправильная карта.

Курица то немного жестковата.

А когда явился Балоун и с такой мольбой и жадностью взглянул на Марека, обгладывавшего косточку, что даже слюни потекли, Швейк, снова открыл

вещевой мешок и развернул портянки.

– На, дружище, поешь, я тебе тоже припас кусочек, курочки, – сказал он.

– Я день и ночь думал о вас, ребята. Ну, а что у вас новенького?

– Мы околачивались повсюду, – ответил вольноопределяющийся, обгладывая

вторую косточку. – Мы побывали и тут, и там, словно должны были опутать

колючей проволокой весь земной шар. А знаешь, Швейк, – как то особенно

серьезно добавил он, – за твою курочку я напишу в истории полка

длиннейшую реляцию о тебе. Марек вытащил из кармана пачку бумаг и начал

декламировать:

– Если ты, читатель, прочтешь в описании боя – будь то даже упомянуто

лишь между прочим, в виде небольшого эпизода! – о «последнем из прислуги

при орудии», то склони скорбно главу свою, запечатлей его имя в своей

памяти и вспоминай его с благоговением. Ибо понятие «последний при

орудии» включает в себе столько душевной силы, столько нервного подъема, столько нечеловеческой выдержки, что всякая попытка подвести эти

качества под ту или иную номенклатуру добродетелей и охарактеризовать

этот подвиг какой нибудь ходячей хвалебной фразой только умалила бы их

истинное величие. Попробуем поближе вникнуть в это положение. Неприятелю

удалось нащупать нашу батарею, и вот через несколько минут он уже

пристрелялся к ней. Он шлет снаряд за снарядом; шрапнель рвется одна

возле другой, и железный град рассыпается во все стороны, неумолимо

разнося в клочья все, что попадается ему на пути. Гудят «чемоданы» и с