i_0e02284c13ff104d

и очень скоро должен был прозвенеть наяву. Не то чтобы я ненавидел

школу: в старших классах учиться стало легче, и отношения с

одноклассниками выстроились более-менее приятельские. Но хотя у меня и

был Артур, я чувствовал отчуждённость между мной и остальными. Они были

посторонними. Мне казалось, как только я сойду, не обернувшись, со

школьного крыльца, передо мной мгновенно развернётся новая удивительная

жизнь, полная забот и трудностей, но они будут оправданы радостями и

открытиями. Я встречу новых людей, которые ничего не знают о моём

прошлом, и мне будет легко придумать новую легенду и нового себя.

Я стал достаточно взрослым и полностью отдавал себе отчёт в том, что я

не такой, как все, но не в том смысле, в каком думал об этом раньше. Я

всегда был самым слабым, изгоем, шибздиком, мудилой и говнилой, но при

этом я не считал, что действительно отличаюсь от своих одноклассников в

широком смысле этого слова. Руки, ноги, славянская внешность, бедная

ношеная одежда и весь спектр оценок в дневнике. Но с некоторых пор я

стал понимать, что внутри меня кроется не просто змей-искуситель, заставлявший меня регулярно заниматься грязными “делишками”, как их

называла мама, но что змей этот был особым. Я не знал ничего про

остальных, но был почти уверен, что Артур страдает тем же пороком, что и

я. Но порок его отличался от моего нюансами - на это проливали свет

бесчисленные девушки, проходившие через его руки. Я ощущал - что-то

происходит внутри меня, но мне пока было страшно дать этому название. Я

не хотел думать об этом, боялся задавать себе вопросы, на которые, знал, ответов не будет. Но незаданные, они мучили меня ещё больше. Оставаясь

погребёнными где-то в глубине моей души, они давили изнутри, как пар в

кастрюле с плотно закрытой крышкой, грозясь вырваться и разрушить меня

до основания.

Эта моя необычность проявлялась повсюду: в том, о чём я думал, занимаясь

“делишками”; в волнении, которое во мне вызывали греческие скульптуры в

музее или люди на пляже. Да что там говорить, не просто скульптуры и

люди, а мужчины, были ли они из плоти и крови или же из мрамора. Я

отводил глаза и старался не замечать пробегающую по телу дрожь.

Каменному Эроту было, конечно, всё равно, да он, наверное, привык, что

на него все пялятся вот уже две тысячи лет, но я боялся не его. Мне не

хотелось чувствовать всё то, что я чувствовал, потому что это было

неправильно. Чаще всего мне удавалось спрятать голову в песок, сделав

вид, что никакой проблемы нет. Но иногда она прорывалась-таки наружу, как тогда в военкомате, и мне приходилось снова мобилизовать свои

душевные силы, чтобы не обращать на это внимание и жить так, будто

ничего не случилось.

Ира была по-прежнему рядом, и мне казалось, что я всё так же в неё

влюблён, несмотря на то что она перешла в нашу школу довольно давно. По

крайней мере, налицо были все ингредиенты любви: я краснел и чувствовал

себя неловко, если она говорила со мной, думал о ней, когда оставался

один, и писал стихи, посвященные ей (а также моим страданиям и

одиночеству). Но даже тут я ощущал какую-то усталость от этого чувства.

Оно было во мне, я не сомневался, но меня радовала мысль, что очень

скоро наши с Ирой пути разойдутся, может быть, навсегда, и мне можно

будет забыть о ней.

Я был уверен, что никогда не стану одним из счастливцев, которым повезло

обзавестись любимой, более того, понимал, что и семьи-то у меня, наверное, никогда не будет, ведь чтобы завести семью для начала надо

закрутить роман. А о каком романе может идти речь: достаточно посмотреть

в зеркало, чтобы понять - из гадкого утёнка я превратился в гадкого

селезня. Субтильный, с впалыми плечами, прыщами на худом

непропорциональном лице. На голове всё тот же чуб, с которым ничего

нельзя поделать: после стрижки можно было ходить с короткими волосами

дней пять, а на шестой он начинал курчавиться по новой. А если провести

по этому чубу рукой, из него сыпался такой снег перхоти, что хоть

пылесос включай. Я несказанно обрадовался, когда мы перестали носить

школьную форму - на сером свитере это всё было не так заметно и не

приходилось отряхивать плечи каждые полчаса. Но я давно со всем

смирился. Не судьба мне быть любимым, ну и ладно. Зато, может, стану

умным и ужасно образованным. Золотая медаль мне, правда, не светила, но

разве в медалях дело!

Ещё одна причина, по которой мне хотелось, чтобы школа скорее осталась

позади и началась самостоятельная жизнь, заключалась в маме. Раньше всё

было просто: существовали табу и обязанности. Получил тройку в четверти

- жди взбучки, не вымыл посуду - будет скандал, разбил или сломал

что-нибудь - готовься слушать причитания на тему “откуда же у тебя руки

растут” или “ничего тебе доверить нельзя”. С этим жить было не слишком

приятно, но, надо признаться, не очень сложно: я научился умело

лавировать между “нельзя” и “нужно”, чем максимально упростил себе

жизнь. Со временем рычагов давления у мамы становилось всё меньше, лишать меня каких-то удовольствий с каждым годом становилось труднее: гулять мне было не с кем, к сладкому я был равнодушен, компьютерные игры