Гусарский насморк

Иногда, переодеваясь, студентки беспечно стягивали с ладных бёдер узкие трусики, весело щебеча между собой, не обращая на меня ни малейшего внимания. И… тогда во мне погибал мужчина! С опущенной головой, расстрелянный террористками, он замертво валился с ног, как сломленный красный коммунар. Ещё бы! Для этих молодых сучек я был не более чем банщик для гетер в римских термах. Ту-ту! Поезд ушёл, отстукивая на стыках время. Как говорится, не откладывай пьянку на завтра, а любовь на старость. Ожидание лёгкого и острого, как шампанское, приключения постепенно исчезало. По Сеньке и шапка, а по ябене-матери – колпак. Эти летучие создания, эти жгучие капустницы – не для меня. Можно успокоиться.

Когда сегодня утром я направлялся на речку, то, проходя мимо больницы, видел их порхающую стайку возле совхозной машины. Врачебную практику им, видимо, решили заменить полевыми занятиями. Я злорадно усмехнулся: дёргать за головки сорняки тоже надо уметь. Поэтому вдали от женского сглаза, окружённый кустами краснотала и зарослями ржавого камыша, почувствовав волю, я блаженно растянулся в чем мать родила на горячем песочке, скинув ненавистные трусы, и всасывал сладкую мякоть прихваченных с собой слив. Освобождённое от пут тело жадно впитывало солнце и речную влагу, радуясь каждому прикосновению лёгкого ветерка или былинки. Теперь мне стало понятно, почему только голый человек может быть по-настоящему свободен. Однажды в Финляндии я видел аллегорический памятник непокорённой Белой Гвардии – там, на высоком постаменте с мечом в руке стоит полностью обнажённый мужчина. Да и американское племя ирокезов вступало в бой всегда обнажёнными, доказывая тем самым своё мужество и свободу.

Раскинув ноги и подставляя солнечным ладоням начинающее покрываться жирком пузо, я блаженствовал! Наконец-то я приду домой в сухих джинсах.

Листая Священную Книгу любви и вкушая от «плодов персика», я улетел в далёкое детство. Впервые обнажённую женщину я увидел там, на пыльном чердаке старой прачечной, где мы с другом читали «Декамерона», блаженно покуривая махорку. Товарищ мой теперь заслуженный полковник, и мне не хотелось бы порочить его доброе имя на этих легкомысленных страницах.

Женщины в прачечной не только стирали белье, но по субботам устраивали там баню. Нагрев в огромном «титане» воду и накалив железную печку, они обливали её кипятком, отчего прачечная превращалась в парилку. Затем усаживались в круглые оцинкованные тазы с горячей водой или, развалясь по лавкам, с уханьем и матерком поливали свои раскалённые плечи и спины.

Раздвинув ветхие потолочины, мы, затаив дыхание, смотрели вниз. Сверху женщины казались нам огромными белыми рыбами, то ныряя, а то выныривая из стелющегося тумана. Зад голой женщины ещё не возбуждал, но уже притягивал нас, и мы каждую субботу, оставив занятия в школе, приходили сюда, цинично сплёвывали под ноги, раздвигали горбатые потолочины и, как заядлые рыбаки, затягиваясь цигарками, ждали свою поклёвку. Как раздевались женщины, мы не видели: они выплывали на середину прачечной из тумана, осторожно держа перед собой тазики с водой. Медленные белое рыбы в речной воде. Помывшись, купальщицы отдыхали, лёжа на длинных лавках для белья. В основном это были медсестры, работавшие здесь же, в нашей районной больнице. Особенно нам нравилась одна новенькая прачка. Загорелая и сдобная, она напоминала французскую булочку, которую я однажды видел на витрине, когда отец в первый раз взял меня в город. Новенькую медсестру мы звали на деревенский лад «Пампушка». Обычно, весело напевая, она окатывала себя из большой алюминиевой кружки. Вода, лаская её, стекала к ногам на тёмный цементный пол. Потом, помывшись, прямо под нами, потягиваясь, лежала на лавке. Пампушка нежно поглаживала своё тело, рассеянно массируя ладошками груди и кудрявую светлую поросль внизу живота. Её груди с острыми девичьими сосками в это время так напрягались, что казалось, эти соски, как две тяжёлые пули, вот-вот вопьются в потолок.

– Замуж тебе, девка, пора. Замуж, – назидательно говорили ей бабы. – В твоё гнездо да соловья бы…

Она только тихо посмеивалась и пошлёпывала себя ладошками. Лёжа на спине, наша красавица вскидывала вверх ноги и делала «велосипед» или «ножницы», разминая розовые бёдра и икры. Тогда нам во всей красе открывалась великая тайна природы. Открывалось невозможное, чего мы никак не могли постичь разумом.

Мы были согласны караулить свою добычу сутками, не слезая с чердака, чтобы потом припасть глазами к женскому чуду, этому неиссякаемому роднику жизни. Перехватывало дыхание и больно стучало в висках: в нас медленно просыпался и рос мужчина. Хотелось быть могучим и сильным, великодушно-добрым, чтобы защитить это нежное, неотвратимо-влекущее к ceбe и отталкивающее нечто. Я чувствовал, как тяжелели и наливались соком мои мускулы, а сердцу, этому вечному пленнику, хотелось на волю из тесной грудной клетки.

После мы глубоко затягивались цигарками и долго-долго молчали.