Гусь Фриц

Однажды чудак почти добился своего. На луг выплыла шаровая молния, закружилась вокруг машины, затанцевала на верхушке шеста, а потом медленно опустилась вниз; ловец молний коснулся ее – и сгорел заживо. Бальтазар был на том лугу. Урятинский позвал его, чтобы показать отставленному гомеопату новую, истинную науку о жизни и смерти, и Бальтазар видел огненный шар, летящий в сумерках, видел, как вспыхнул, обращаясь в пепел, целитель электричеством.

А вскоре князь Урятинский умер. Записки содержали тончайший, одной только интонацией выраженный намек, что князь был отравлен. Никаких имен архивариус не называл, обвинений не выдвигал; а уж родственники-наследники и подавно; несметно богатый князь скончался, так сказать, по всеобщему согласию, мирно, в своей постели, ибо закончился его срок земной и его призвал Господь.

Но, что интересно, побывав в усадьбе Урятинского, поездив по окрестным деревням, Кирилл узнал, что до сих пор ходит среди местных стариков, тех, кто тридцатых, довоенных годов рождения, старше уже никого не осталось, – легенда о немецком враче, отравившем в семнадцатом смутном году графа Козельского, владельца поместья, и скрывшемся с его сокровищами.

Урятинские действительно продали усадьбу Козельским в середине XIX века. Только вот никакого немецкого врача у графа Козельского не было, это Кирилл установил доподлинно. Граф не был отравлен, а вполне себе предусмотрительно выехал революционной весной во Францию, сохранив жизнь и сбережения. Похоже, легенда о враче-отравителе просто была спроецирована на Козельских; это вплеталась в новые обстоятельства, перетолковывала саму себя старая история, совершившаяся в 1837 году.

Никаких доказательств не было, но Кирилл чувствовал, что он не обманывается, верно прочел случившееся тогда. Бальтазар понял, что сумеет вырваться из усадьбы, ставшей тюрьмой, только если Урятинский умрет. Но князь, хотя жаловался на здоровье, покидать этот свет не собирался, уж это Бальтазар мог диагностировать.

И Бальтазар отомстил за свое заточение, за убитую апостольскую мечту. Наверное, шаровая молния, сверкавшая в сумерках луга, испепелившая человека в наказание за бездумную игру с великими силами природы, подтолкнула давно зревший замысел Бальтазара, придала силу действия его мыслям. Молния заставила Бальтазара выбрать судьбу, не только себе, но и потомкам, хотя он всего лишь искал спасения от безумного князя. Сам ли Бальтазар дал князю яд, или снабдил отравой убийцу, подосланного наследниками, или не оказал должного лечения князю, отравленному кем-то неизвестным? Кирилл не знал. А может, Бальтазар был вообще ни при чем, дворня и слуги оговорили его, чтобы снять вину с себя?

Но почему же тогда Бальтазар не возвратился в Германию? Не хотел возвращаться, как блудный сын, к отцу-аллопату, не хотел признавать поражения? Однако после семи лет в плену он, наверное, подрастерял и спесь, и гордость, он мог бы ступить на родной порог, завершить давнюю распрю мудрым примирением.

А вместо этого Бальтазар отрекся от гомеопатии и занял место врача во Вдовьем доме в Москве, в пансионе, где доживали век вдовы и дети небогатых государственных чиновников; на такую должность и протекции, вероятно, особой не требовалось. Он служил во Вдовьем доме всю оставшуюся долгую жизнь, до 1884 года.

Сначала Кирилл думал, что Бальтазар положил себе замолить, искупить грех, вольный или невольный, служением вдовам и сиротам; решил вернуться к традиционной медицине, ибо гомеопатия, точнее его мечта об обращении народов в гомеопатическую веру, завела его слишком далеко и в прямом, и в переносном смысле.

Но обихаживать слабых можно и в Лейпциге, вряд ли место имеет первостепенное значение. Должно было быть еще какое-то обстоятельство, которое решительно препятствовало отъезду Бальтазара, отменяло саму возможность думать об этом.

Долги? Жена из простонародья, к тому же обрученная с ним вопреки канону? Страх разоблачения, обвинения в смерти Урятинского? Но если бы Бальтазар боялся обвинений в убийстве, он, наоборот, из всех сил стремился бы уехать.

Кирилл перебирал эти вопросы, целиком сосредоточившись на Бальтазаре. И вдруг его осенило: младший брат, Андреас! Кирилл помнил о нем только то, что тот умер бездетным, и именно по причине бездетности не интересовался его судьбой, отбросил его, как ветвь, не принесшую плода.

Андреас! Влекомый предчувствием, Кирилл подошел к стене, где висел ватман с генеалогическим древом, провел пальцем по линиям со стрелочками: так, Томас Бенджамин, его жена Шарлотта, Бальтазар… Андреас. 1817–1837. Служил в Морском корпусе.

1837-й. Кирилл стал лихорадочно листать бумаги. Урятинский умер – Кирилл не мог все-таки сказать «убит» – осенью 1837-го, в конце ноября. Андреас – снова взгляд на генеалогическое древо – Андреас скончался в феврале 1837-го. Двадцати лет от роду.

Кирилл – так сыграло воображение – по невнимательности считал, что Андреас тот умер много позже, выйдя в отставку после Морского корпуса.

А выходило, что Андреас… погиб?