Гуль и Навруз

Едва царевич кубок взял с вином,
Свое узрел он отраженье в нем,

И, собственной красою изумленный,
Свой ворот разорвал он, как влюбленный.

Да, к Самому себе познал Он страсть,
И только стыд мешал ему упасть.

Он с извиненьем прекратил веселье,
Смятенный, он улегся на постели.

Взял зеркало, взглянул, свой ум губя, —
Навруз влюбился в самого себя!

К себе он приближался с поцелуем,
Он обнимал себя, собой волнуем,

Разглядывал себя со всех сторон, —
И вдруг заснул, любовью потрясен.

Вино его повергло в сон глубокий.
Кого ж во сне увидел черноокий?

Предстал пред ним кумир, — нет, не кумир,
А пери, украшающая мир!

Темнеют косы, оттенив ланиты,
Глаза полны соблазнами, раскрыты,

В них смута без начала и конца,
А на кудрях повешены сердца.

Всех на земле прелестный лик пленяет,
А стройный стан — земных владык пленяет.

Проснулась, кубок с влагою держа,
Сама, как роза влажная, свежа.

Сказала: "Юный царь, вина отведай,
Ты всех отвергни, лишь за мною следуй

Испил царевич дивного вина, —
Горит душа, любовью зажжена!

"Луна!-он молвил, ноги ей целуя.-
Откуда ты? О, где тебя найду я?

В какой ты обретаешься стране?
К тебе дорогу кто укажет мне?

Кто ты? Душа? Так не чуждайся тела!
Иль, гурия, на землю ты слетела?"

Гуль во сне отвечает Наврузу

Она сказала, искоса взглянув,
Улыбкою чарующей сверкнув:

"Узнай, самим собою обольщенный,
Что в царстве красоты — мои законы.

Из-за меня погибнет бренный мир!
Сама страна волшебников, Кашмир,

От волшебства моих очей в смятенье!
Китай, где мускуса месторожденье,

Был потрясен, волненье перенес
От благовония моих волос.

Мои уста пылают, как зарница,
Тот, кто коснется их, воспламенится.

Всех кипарисов мира я стройней,
Сокрыта от адамовых детей.

Зовусь я Гуль[6], мой край — Фархар прелестный,
Я роза, но шипы мне неизвестны!"
Так молвила, блистая, как заря,
И кубок свой взяла из рук царя.

Навруз на миг теряет разум

Навруз проснулся, болью вдруг пронзенный.
Такие из груди исторг он стоны,

Что мир земной объяли страх и дрожь.
Искал он Гуль. Но где ее найдешь?

Заплакал он: от бедствия такого
Спасенья, кроме плача, нет другого.

Утратил он и стойкость и покой,
Охвачен беспредельною тоской.

Он обезумел, смутный, одинокий,
Твердил он самому себе упреки.

Навруз просит истолковать его сон