Гроздья гнева

– Когда человек молод, Роза, все, что ни случится, для него как-то особняком стоит, отдельно от всего остального. Я это знаю, Роза, я помню. – Ее губы любовно произносили имя дочери. – Придет тебе время рожать, и ты будешь думать, что весь мир где-то далеко, а ты одна. Тебе будет больно, Роза, и эта боль будет только твоя; и вот эта палатка, Роза, она тоже стоит особняком от всего мира. – Мать резко махнула картонкой, и большая синяя муха описала два круга под брезентом и с громким жужжаньем вылетела на слепящий солнечный свет. Мать продолжала: – Наступает такое время у женщины в пожилые годы, когда смерть одного человека она свяжет с другими смертями и рождение ребенка свяжет с рождением других ребят. А рождение и смерть – это как половинки одной вещи. И тогда тебе уж не кажется, что твои беды и радости стоят особняком. Тогда не так уж больно терпеть боль, Роза, потому что болит не только у тебя, а и у других… Хочется рассказать тебе об этом как следует, а не умею. – И голос у нее был такой мягкий, и в нем было столько любви, что на глаза у Розы Сарона навернулись слепящие слезы. – Возьми помахай, – сказала мать и протянула дочери картонку. – Ей от этого легче… Да… хочется все тебе объяснить, а не умею.

Бабка сдвинула брови над закрытыми глазами и пронзительно закричала:

– Уилл! Опять весь измазался! И когда я его чистым увижу? – Ее рука со скрюченными пальцами дернулась кверху и почесала щеку. Рыжий муравей перебежал с занавески на дряблую, морщинистую шею. Мать быстро протянула руку, сняла его, раздавила и вытерла пальцы о платье.

Не переставая помахивать картонкой, Роза Сарона подняла глаза на мать.

– Она… – И не договорила, точно обжегшись словом.

– Уилл, вытри ноги. Свинья грязная! – крикнула бабка.

Мать сказала:

– Не знаю. Может быть, и нет, если довезем ее до тех мест, где не так жарко… Ты не тревожься, Роза. Ты знай одно – дыши свободно, вольно.

Высокая грузная женщина в рваном черном платье заглянула к ним под навес. Глаза у нее были мутные, взгляд блуждающий, дряблая кожа на щеках свисала складками. Верхняя губа точно занавеской прикрывала зубы, а из-под отвисшей нижней виднелись десны.

– Здравствуйте, мэм, – сказала она. – С добрым утром, слава господу богу.

Мать обернулась.

– С добрым утром, – сказала она.

Женщина пролезла под брезент и нагнулась над бабкой.

– Мы слышали, что в вашей семье есть душа, готовая вознестись к господу. Да святится имя его!

Лицо у матери стало суровое, взгляд напряженный.

– Она устала, только и всего. Дорогой было жарко. Она просто измучилась. Отдохнет, и все будет хорошо.

Женщина нагнулась к самому лицу бабки, чуть ли не понюхала его. Потом посмотрела на мать и быстро закивала головой, так что щеки и губы у нее затряслись.

– Душа просится к господу, – сказала она.

Мать крикнула:

– Неправда!

Женщина снова закивала, но медленнее, и положила руку бабке на лоб. Мать потянулась, чтобы оттолкнуть эту руку, но овладела собой.

– Правда, сестра, правда, – сказала женщина. – У нас в палатке шестеро, и на всех почиет благодать божия. Сейчас я их позову, мы устроим молитвенное собрание – помолимся, обратимся к господу. Все иеговиты. Со мной вместе шестеро. Сейчас я их позову.

Мать выпрямилась.

– Нет… нет, – сказала она. – Не надо, бабка устала. Она не сможет молиться.

– Не сможет молиться? Не сможет вдохнуть в себя сладкое дыхание господа? Зачем ты так говоришь, сестра?

Мать сказала:

– Нет. Здесь нельзя. Она очень устала.

Женщина с укоризной посмотрела на мать.

– Вы неверующая, мэм?

– Нет, мы люди набожные, – ответила мать. – Но бабка устала. Мы ехали всю ночь. Мы не хотим вас беспокоить.

– Какое же тут беспокойство? А если даже так, мы все сделаем для души, стремящейся к непорочному агнцу.

Мать приподнялась и стала на колени.

– Спасибо, – холодно сказала она. – Мы не хотим, чтобы молитвенное собрание было у нас в палатке.

Женщина долго смотрела на нее.

– А мы не отпустим сестру во Христе без молитвы. Молитвенное собрание будет в нашей палатке, мэм. И да простится вам такое жестокосердие.

Снова опустившись на землю, мать посмотрела на бабку, и лицо у нее было напряженное, суровое.

– Она измучилась, – сказала мать. – Она просто измучилась.

Бабка металась головой по подушке и невнятно бормотала что-то.

Женщина с надменным видом вышла из-под навеса. Мать не отрывала глаз от старческого лица.

Роза Сарона махала картонкой, разгоняя струи горячего воздуха. Она сказала:

– Ма!

– Что?

– Почему ты не позволила им помолиться?

– Сама не знаю, – ответила мать. – Иеговиты хорошие люди. Завывают и скачут во славу господню. Не знаю… Так, нашло на меня что-то. Я бы сейчас этого не вынесла. Сил не хватило бы.