Гром

«А маньчжурский амбань очень недоволен, что из России прибывают войска», — подумал Батбаяр.

— У меня пока нет никаких пожеланий, — гордо вскинув голову, ответил Намнансурэн.

Амбань Саньдо, видно, догадался, что нойон хотел сказать этим: «Кланяться и просить не станем».

— Тогда я, от имени великого императора, должен сказать вам следующее: цинь-вана Ханддоржа следует незамедлительно отозвать из Петербурга и передать мне вместе с посланием. В случае отказа, я доложу об этом императору, с тем, чтобы министерство внешних сношений договорилось с правительством русского царя об аресте Ханддоржа и препровождении его в Пекин. Полагаю, великие нойоны отдают себе отчет в том, что подобный оборот дела будет иметь для них самые тяжкие последствия, — сказал амбань и поднялся. Поднялся и Намнансурэн.

— Великий амбань, хочу еще раз напомнить, что вы заблуждаетесь. Я, ваш раб, только что вот с этого самого места заверял вас, что не только не могу отозвать столь любезного вашему сердцу цинь-вана, но даже понятия не имею о том, где он находится. Ваши соглядатаи усердны сверх меры, но и у них нет никаких доказательств, что ван имеет ко мне хоть малейшее касательство. Отозвать его вы, очевидно, сможете через шанзотбу да-ламу. Но раз вы, великий министр, сочли возможным поделиться со мной, ничтожным, своими великими заботами, то я, раб, вознося молитву к милости неба, представившего эту возможность, хотел бы довести до сведения императора Поднебесной свои пожелания: прекратите массовое переселение граждан китайской национальности на территорию Монголии, выделение им земель, используемых под пастбища, для распашки и посева зерновых, а также увеличение таможенных пошлин и налогов; не угоняйте людей в солдаты, на пограничные посты и на уртонные ямы, не отбирайте у них продовольствие; прекратите политику изоляции Монголии от внешнего мира. Отзовите из Да хурээ, Кобдо и Улясутая императорских наместников, тогда мы, монголы, преклоняясь перед милостью неба, будем поддерживать с вами дружеские отношения и, уважая оказываемую вами помощь, хранить мир. — Намнансурэн поклонился и вышел. Амбаня будто гром поразил: глаза его округлились, руки затряслись; он лишь смотрел ему вслед, даже не пытался задержать Намнансурэна.

На небе уже сияли звезды, в лицо дул свежий ветерок. Намнансурэн и Максаржав вскочили в седло и поскакали в обратный путь.

— Ну что, ничего не добился от нас амбань? — сказал Намнансурэн и с удовлетворением добавил: — Все получилось так, как мы и предполагали. Под конец, мой гун, я был резок. Не рановато ли? Но кажется мне, что амбань не может вызвать из Китая много войск.

— Он стал запугивать нас, — сказал Максаржав, — вот и получилось, как вы говорите: «На зло отвечают злом, на добро — добром». Амбань сейчас, наверное, мечется по дому, как безумный. Говорят, его аппарат для разговора по воздуху сломался. А тут еще нужно отправлять войска в Дорнодские степи против беженцев с юга[51].

Темные улицы Да хурээ словно вымерли, не унимались только собаки. Подъехав к берегу Сэлбэ, они услышали редкие удары колотушек — это сторожа обходили дворец богдо-гэгэна. Гун Максаржав и Намнансурэн едва слышно переговаривались:

— Зачем все же он пригласил нас?

— Уж не затем, конечно, чтобы с нашей помощью ловить цинь-вана Ханда. Не настолько он глуп. Нет, тут что-то другое.

— Но для чего ему понадобилось строить из себя заботливого, гостеприимного хозяина, а потом запугивать?

— Все это притворство. Чары свои на нас испытывал. Хитрость как будто и незатейливая, а могла подействовать. Простаком прикинулся, надеялся наши планы выведать.

— М-да. Нет сомнений, что у него была какая-то цель.

— А как вам кажется, гун, какая?

— Выяснять, уехал ли Ханддорж в Россию, ему не нужно. Сам знает. Может, хотел вас на крючок подцепить? Или запугать и удалить из Да хурээ?

— Возможно. Как бы то ни было, следовало дать понять Саньдо амбаню, что мы непоколебимы в достижении заветной цели. И этого мы, пожалуй, добились. А покинем ли мы Да хурээ… Скорее амбань уберется отсюда, — улыбнулся Намнансурэн и хлестнул коня.

Люди, прежде приезжавшие к Намнансурэну, с которыми он беседовал ночи напролет, теперь почти не показывались: видно, опасались соглядатаев амбаня, наблюдали за обстановкой и готовились. Хан вообще не выезжал из дома, только на прием во дворец к богдо.