Гроб хрустальный

Емеля вдруг понял, что делать. И не было судьбы у нас другой, почему-то вспомнил он и набрал номер ВэЭн.

-- Владлен Николаевич, -- сказал он, -- это Михаил Емельянов из "Лямбды плюс".

-- Я вас слушаю.

-- Мне тут несколько минут назад звонили ваши люди. Они угрожали моему ребенку и моим родным...

-- Я вас не понимаю, -- очень спокойно сказал ВэЭн. -- Я думаю, вы что-то путаете.

-- Дослушайте меня! -- закричал Емеля. -- Дело даже не в том, что у меня нет таких денег, хотя их у меня действительно нет. Но я просто не позволю угрожать моим близким!

-- Это, вероятно, какое-то недоразумение, Михаил. Я никому не угрожаю, -- сказал ВН. -- И вы, конечно, не должны позволять угрожать Вашим близким. И поэтому вы собираетесь отдать деньги, так?

-- Я не могу отдать деньги, но я могу сделать кое-что другое, --прошептал Емеля.

-- И что же? -- В голосе ВэЭн звучала легкая усталость человека, который много раз вел подобные беседы и знал их бесплодность.

-- А вот что, -- быстро, стараясь не думать, Емеля сунул дуло в рот и нажал на спуск.

Сгустки крови полетели Чаку в черно-белое лицо.

Глава седьмая

-- Очень трогательно, что в Москве еще встречаются на кухнях, --сказала Оксана, устраиваясь поудобней. Странно, подумал Глеб, полтора года никто не заходил, а вчера на этом же стуле сидела Снежана и просила о массаже стоп.

-- А где встречаются в Нью-Йорке? -- спросил Глеб.

За пять лет, что они не виделись, Оксана почти не изменилась. Разве что слегка повзрослела, движения менее порывисты, а между бровями пролегла вертикальная морщина. Последний месяц прошлое накатывало приливной волной, и Глеб уже готов был завтра получить мыло от Вольфсона. Или, хуже того, от Чака.

-- В Нью-Йорке? -- переспросила Оксана. -- Там же, где в Берлине и вообще везде -- в городе. В кафе, в ресторанах, в клубах... кто как любит.

Она уехала еще в девяностом, вместе с мужем Аликом Шапиро. В Израиле, к собственному удивлению, стремительно развелась, на одно лето вернулась в Москву, а потом перебралась в Германию. Там поступила в какую-то школу фотографии, получив в результате если не диплом, то знакомство со вторым мужем, американским фотографом Гэри Эфроном, который и увез ее к себе в Бруклин.

-- Не жалеешь, что уехала? -- спросил Глеб.

Оксана пожала плечами.

-- Все спрашивают, -- сказала она. -- Можно подумать, вы остались.

Глеб кивнул. Сам он уехал сразу после школы, встретив Таню. Студентка выпускного курса МАРХИ быстро заставила его забыть комфортный заповедник московских матшкол. Ее подруги прилюдно мерились, у кого больше грудь, радостно обсуждали, кто с кем спал, различали оттенки цветов, а не языки программирования. Ему тогда казалось -- это настоящая жизнь. Сейчас и она закончилась; оказалось, Танин мир и мир пятой школы -- равно ненастоящие: оба исчезли, словно их и не бывало никогда. Разве что Снежана немного напоминала Таниных подруг, но для Глеба она -- словно тень на стекле: смутная и прозрачная.

-- Мы все изменились, -- сказал он.

-- Да, -- согласилась Оксана. -- И, знаешь, я счастлива, что уехала. Познакомилась с Гэри, кучей других людей... ты знаешь, я поняла, что никогда не любила матшкольных мальчиков.

-- Для меня всегда было загадкой, как ты к нам вообще попала, -- сказал Глеб. -- Ты ведь и математику никогда не любила.

-- Родители считали, что это хорошая школа, -- пожала плечами Оксана. -- Ну, в общем, они оказались правы. Но в математике я, конечно, ничего не смыслила. Я, наверное, единственная выпускница пятой школы, которая с треском пролетела на мехмате не по пятой графе, а по причине полного невежества.

Совпадение номера школы и графы "национальность" в советском паспорте всегда было темой шуток. Вспоминали, что одной из официальных причин погрома 1972 года называли "однородный национальный и классовый состав учителей и учащихся". Можно сказать, объект гордости пятишкольников: они свысока смотрели на выпускников 97-ой, называвших себя, кстати, "девяностосемитами". Говорили, что известный анекдот ("Как ваша фамилия?" -- "Рабинович." -- "Я вижу, что вы рабинович, я спрашиваю вашу фамилию."), -- реальный разговор одного учителя с новой ученицей.

Впрочем, когда в пятой школе учился Глеб, это уже было скорее легендой: евреев в классе было, конечно, много, но никак не больше трети -- даже если учитывать дробные доли. Одноклассники любили считать -- и потому каждый из выпускников отлично помнил, сколько у каждого из них еврейской крови: в Вольфсона -- четверть, у Абрамова -- половина. Глеб всегда говорил, что у него -- четверть, но уже после школы выяснил, что в действительности -- ни капли, и его бабушка, Наталья Исааковна, на самом деле, была из староверов.

-- Я только в Германии поняла, до чего устала от бесконечных программистов, -- продолжала Оксана. -- Знаешь историю, как Алик, еще когда за мной ухаживал, позвал меня в гости к Якимовичу?