Грифоны охраняют лиру

«Скажите, а правда, что в Терехове одни миллионеры живут?» — поинтересовался вдруг водитель, которому, как часто бывает, ритуал совместного курения внушил чувство близости с собеседниками. — «Неправда», — буркнул Заяц. — «Что, есть и такие, что, как у латыша — только хрен да душа?» — «И даже в основном». Водитель отчего-то вздохнул с явным облегчением, как будто главной мечтой всей его жизни было — переселиться в Терехово и тут из-за кем-то брошенной неумной шутки мир его грез готов был разлететься в черепки. Несколько раз энергично кивнув своим мыслям, он сгорбился на своем сиденье и устремился взглядом вдаль — не столько, вероятно, вдоль улицы, как в собственное будущее. Судя по выражению лица, увиденное, впрочем, не радовало его. Никодим вновь попробовал: «А что за сектантская деревня, в которой он жил?» — «А откуда такие сведения?» — «Профессор Покойный рассказывал». — «А, вы и этого свинячьего цирюльника уже отыскали?» — «А почему цирюльника?» — «Ну помните апофегму про стрижку порося: визгу много, шерсти мало? Вот так и профессор». Никодим, которому такая характеристика пришлась по душе, хмыкнул. «Ну этот соврет — недорого возьмет. Знаете, кстати, что он обманом раздобыл где-то ранние рассказы Шарумкина и тиснул, мерзавец? — Никодим промолчал. — Насчет названия не знаю, как-то он, кажется, проговорился, но я, признаться, забыл. Но действительно была какая-то деревня, куда Шарумкин любил уезжать надолго — называл это место Монрепо или Укрывище, по настроению. Говорил, что это единственное место, где каждая чашка и каждая книжка не долдонят ему ежесекундно „лентяй, иди трудись“. Была у него такая навязчивая идея — что если он не сидит за письменным столом и не работает, то неблагодарно тратит впустую время, отпущенное ему Создателем. То есть он сам же с этим и полемизировал — говорил, что, пока он не пишет, а гуляет, или читает, или там грибы собирает, например, то в это время все равно в голове идет работа — по его выражению, тесто всходит на дрожжах. Но сам же и изводился из-за этого. А в деревне, он говорил, как в райском саду — нет ни чувства долга, ни чувства вины. Только говном попахивает». Заяц усмехнулся. — «А не знаете, — решился Никодим, — из-за чего мои родители расстались?» — «Ну, вообще тебе, то есть вам, лучше у них спросить. Я Нину не очень знал — но казалась она мне всегда слишком рациональной. Если честно, я думаю, что она, решив завести тебя, просто, как в супермаркете, выбрала самого лучшего… ну, скажем, соавтора. Шарумкин действительно производил впечатление гения, причем непонятно чем: шутки его бывали дурацкие, в разговоре он не блистал, а внешне… ну, мне трудно судить. В любом случае на киноактера точно был не похож. Но вот какое-то было постоянное ощущение, как ветерок через замочную скважину, что он знает что-то, чего мы не знаем. Или что у него свой ключ от двери, в которую нас не пустят, сколько бы мы ни стучались. Это трудно описать. Причем он не кичился, не гордился и вообще никогда не говорил об этом — но что-то такое явно чувствовал и принимал как должное. Ну вот представьте себе человека двухметрового роста: никто не говорит ему „ой, какой вы высокий“, кроме, может, совсем уж чистых душ. Но все как-то имеют это в виду, и он сам не может забыть ни на секунду, а то стукнется головой».

«Дальше дирижируйте», — подал голос водитель. — «Здесь правее, прямо теперь». Машину стало ощутимо подбрасывать на ухабах. Свет фар, одна из которых почему-то смотрела почти в небо, выхватывал из темноты куски штакетника, склонившиеся ветлы… проехали мимо битого жизнью остова старой машины. «А как я потом отсюда уеду?» — спохватился Никодим. — «Да вызову вам машину по телефону, за полчаса приедет». — «А давайте я подожду, — снова вмешался шофер. — Мне отсюда все равно пассажира не найти. Вы ненадолго?» — «Полчаса-час». — «Здесь налево и стоп, приехали».