Грифоны охраняют лиру

Заяц необыкновенно воодушевился и, забыв, по всей вероятности, тревожное начало вечера, быстро засобирался: сначала копался в карманах в поисках бумажника, который наконец отыскался: тяжелый, потертый, с какой-то костяной накладкой. Потом махал все той же официантке с истовостью утопающего. Затем хлопал себя по карманам — вероятно, проверял, не выронил ли ключи, поскольку перестал, едва заслышав мелодичное звяканье. Подошла официантка. Жест потянувшегося к карману Никодима был замечен и пресечен («позвольте угостить вас, юноша»). — «Вот, между прочим, позвольте представить вам сына Шарумкина, — говорил меж тем Заяц официантке. — Помните его?» Та посмотрела на Никодима долгим изучающим взглядом и подмигнула ему. — «Конечно». Никодим перевел взгляд на копающегося в бумажнике Зайца и тот вдруг показался ему очень старым, почти дряхлым — по крайней мере, старше всех в этом зале: какое-то дуновение распада почудилось ему в его сгорбленных плечах, морщинах, мелких нелепых жестах, общей неустроенности облика. Он сообразил, что отец его должен быть тому ровесником, — и сложившийся уже в уме его бравый облик разом потускнел и поблек. А что, если у него такие же свисающие брыли, мелкие прожилки кожи, напоминающие о гедонизме сидячей работы и попутных излишествах, желтоватые пальцы с потрескавшимися ногтями, пыльца перхоти на воротнике. Он снова почувствовал себя в ловушке времени, склоняющей к самообману: незнаемый отец мыслился ему кем-то вроде если не ровесника, то старшего брата, вроде улучшенной версии самого Никодима, его идеальным двойником — в некотором роде, воплощением подростковой мечты о себе самом — остроумном, тонком, не теряющем изящества. Заяц был живым предуведомлением правды: идеальная фигура отца, которая в некотором роде готова была обрасти плотью и воплотиться в живом человеке, могла оказаться несовершенной — и нынешний рой неотчетливых мыслей был, может быть, вакциной к грядущему разочарованию. Среди заполнившегося уже и довольно шумного «Тунца и тунеядца» они застыли ненадолго статичной сценой: стриженая красавица, согбенный мудрец и задумавшийся Никодим, первым, впрочем, прервавший действие чар: «Поучаствовать?» (подразумевая — в оплате). — «Нет, готово». Он вручил барышне купюру, и приостановившееся действие вновь двинулось, словно включили карусель: на заднем плане бармен с грохотом вывалил кубики льда в хромированную посудину, дым сигарет поплыл к потолку, Заяц задвигал стулом, что-то бормоча, Никодим встал и потянулся, распрямляя затекшую спину. Официантка подала ему руку, держа ее чуть выше, чем обычно для рукопожатия: он, уловив этот полунамек, мягко захватив ее ладонью, наклонился и поцеловал. «Точь-в-точь как батюшка, а?» — хохотливо восхитился Заяц. Рука пахла лимоном и моющим средством для посуды.

2

 Никодим помнил по рассказам Краснокутского, что Заяц живет где-то в совершенной глуши, чуть не в деревне, так что для него не было сюрпризом, что тот, боком и сопя устроившись на переднем сиденье такси (и оставив в распоряжении своего спутника заднее), бросил водителю: «Терехово». «Это где болото?» — переспросил тот. — «Оно самое». Старый «cитроен» с матерчатыми сиденьями, поскрипывая, отъехал от «Тунца и тунеядца» и, пощелкивая указателем поворота, влился в поток, спускавшийся по Тверской. В машине пахло бензином и какой-то резкой парфюмерией, наводившей на мысль о плохо проветренных кабинетах, стуке пишущих машинок, вычищенной мелом кокарде… «Курить у вас можно?» — поинтересовался Заяц. «Если угостите папироской — почему нет», — охотно откликнулся водитель, разбитной парень, похожий на ожившего персонажа с рекламы военного займа: в клетчатой рубашке, с легкой неправильностью в открытом лице (так — художественный уроборос — искусство само себя поправляет, чтобы не выглядеть предвзято: как если бы повар нарочно крошил скорлупу в яичницу). Заяц протянул портсигар сначала Никодиму, потом шоферу. Все закурили. Водитель наклонил верхнюю форточку бокового окна, чтобы выпустить дым, так что ветер немедленно засвистел, подав первую реплику в беседе.

«Если бы вы сейчас захотели его найти, с чего бы вы начали?» — спросил Никодим. Заяц пригорюнился. — «Не понимаю. В Москве его точно нет — город маленький, как-нибудь бы точно встретились. Безвылазно в укрытии он сидеть не может, ему надо собаку дважды в день выгуливать. Впрочем, собака умерла, кажется». — «Это которая Тапа?» — «Тап. Вижу, кое-что вы уже раскопали». — «Меньше, чем хотелось бы. А если он здесь окажется — кому он позвонит?» — «Ну мне, может быть, хотя не факт. Не знаю, он человек загадочный». — «Это я уже понял». Помолчали.