Грифон

Алексей не сводил взгляда с лица Гюльнары, будто она, находясь в бессознательном состоянии, могла реагировать на треск мотора, вибрацию. Через несколько минут вертолет пошел ровнее, и двигатель стал работать спокойней. Субботин успокоился.

И тут впервые за год знакомства он подивился миниатюрности Гюльнары. То, что она невысока, по-мальчишечьи подтянута, — это было понятно. Но совсем не так, как сейчас. На носилках была девочка. Обострившиеся черты, бледные губы полуоткрытого рта, черные лучи ресниц, оттенявшие глубину глазниц, делали ее лицо отрешенной маской, под которой надо было угадывать привычный для Алексея облик Гюльнары. Припудренная пылью прядка темных волос прилепилась к влажному лбу, хрупкие плечи, обтянутые выгоревшим больничным одеялом, — все так не совпадало с представлением о любимой, что Алексей с недоумением посмотрел на свои руки — широкие сильные руки, обнимавшие эти плечи. Алексей точно увидел любимую впервые. Она всегда представлялась ему сильнее, не такой беззащитной, беспомощной, не такой крохотной женщиной, какой была на самом деле. И еще ему подумалось теперь, будто он раньше, не замечая того, мало заботился о ней, мало любил ее и берег.

Он почувствовал — у него будто зуд в пальцах, так ему захотелось поправить одеяло, прикрывшее Гюльнару, хотя поправлять его было совсем не нужно. Алексей сцепил пальцы, чтоб сдержать судорожные никчемные движения. И он удивился этому ощущению в своей душе, не мог до конца осмыслить его, настолько оно было неожиданно, ново, необычайно и нежно, трепетно.

Вертолет снова заболтало. Алексей вцепился в носилки, точно мог оградить Гюльнару от толчков. А когда машина приземлилась и механик открыл широкую дверцу, Субботин один поднял носилки с Гюльнарой, вынес ее и донес до санитарной машины, поданной к вертолету. Тут к Алексею подошел Фарман и сказал, что с получением и погрузкой взрывчатки он управится сам; это займет часа четыре, и Алексею только надо не опоздать к вылету.

В больнице врач не стал разговаривать с Субботиным. Глянув на его распухшее лицо, щелочки глаз, врач отправил Алексея к окулисту: следовало проверить, не пострадала ли роговица глаз при взрыве; потом последовали промывания, примочки. Субботин едва отвертелся от госпитализации, пообещав врачу столько и такого, что уже оба не верили друг другу. Врач согласился с Алексеем только потому, что действительно не видел особо серьезных травм и верил: Гиви сумеет обеспечить амбулаторный уход.

Когда закончилось столь неожиданное для Алексея хождение по узким специалистам, он вернулся в кабинет врача, но по взгляду понял, что Гюльнара еще не пришла в себя.

— А Алты? Алты Карлиев. Он ведь тоже у вас.

— Вам лучше его не видеть.

— Я должен рассказать товарищам, что с ним.

— Алты в сумеречном состоянии. Сильная интоксикация. Отравление.

— Чем?

— При ожоге белки тканей человека свертываются, а потом продукты распада всасываются в кровь. Большая площадь ожога.

— Он выживет?

— Если выдержит сердце…

— Если…

— Чудо, что он спасся. Очень хорошо, что вы помогли ему.

— Но ведь наша кожа — это чужеродный белок.

— В таком случае более важно прикрыть ожоговую поверхность от дальнейшего инфицирования.

— Может быть, он узнает меня?

— Я не советую… — настойчиво проговорил врач.

— Он узнает меня…

Алексей вышел из бокса, где лежал Алты, и у него закружилась голова. Тот, кого он видел, не мог быть Алты. Истерзанное страданиями существо, бредящее, с запекшейся пеной у рта, слепое и глухое ко всему вокруг, хотя глаза были открыты, и оно слышало, потому что взгляд обращался к говорящему… Но взгляд бессмысленный, пустой, скользящий.

И это был Алты?.. Алты… восторженный, неуемный, влюбленный в целый свет, вечно мурлыкавший песни обо всем: о небе, о песке, о людях, побеждающих пустыню, трубах, уходящих в землю, чтоб достать для городов и заводов голубое топливо.

Это был Алты. Он лежал на кровати под полукруглым каркасом, покрытым простынями. На подушке — одна голова, лицо, профиль, потому что Алты лежал на животе, обожженной спиной вверх.

Алексей сел на скамью в коридоре против бокса, в котором лежал Алты, и потер шею, перехваченную спазмом. Но прикосновение к опаленной коже шершавых пальцев отозвалось болью. И Субботин с ужасом подумал — как же мучается и страдает Алты…

Увидев Алексея, врач нахмурился. Он понял, что напрасно поддался на уговоры, зря разрешил мастеру свидание.

Салахову удалось вывести из шока.

Классические симптомы, вплоть до ретроградной амнезии, свидетельствовали: у нее сотрясение мозга. Состояние, при котором ухудшения могло и не наступить, и все же достаточно тревожное. Гюльнара начисто забыла о змее. Она не могла понять, почему она здесь.

— Это хорошо… — сказал врач Алексею. — Не напоминайте ей о змее. Впрочем, я буду с вами.

На белой подушке лицо Гюльнары с перевязанным лбом выглядело очень смуглым.

— Алеша… — Гюльнара хотела подняться, но сил недостало. Она снова откинулась навзничь.

— Не поднимайтесь, — строго сказал врач.

— Лежи, лежи… — протянув вперед руки, успокаивая Гюльнару, проговорил Алексей.