Гатри подвесил на веревке над лагерем один яркий фонарь. Мы приступили к работе возле белой палатки, края которой беззвучно покачивались вокруг нас от легкого бриза.
Мы быстро прошлись по пьесе, держа в руках сценарий. Все, кроме меня, уже знали свои монологи, и я тоже быстро запоминал их. На этот раз это не имело значения. Каждый из нас читал свои первые несколько фраз, затем быстро бормотал что-то вроде «бла-бла-бла» до последних, четко выделяя только ключевые слова. Пьеса все еще выглядела грубой, но постепенно обретала форму. Мы уже начали понимать тонкости игры для зрителей сразу с двух сторон от сцены. Открывались возможности, о которых мы поначалу не подозревали. Все прошло довольно хорошо, учитывая обстоятельства.
Мы сделали еще один перерыв. Звезда мятежников медленно скользила по небу, и мои царапины и синяки заныли на холодном воздухе. Я позаимствовал свитер у Гатри и читал ему свои реплики.
— Хорошо, теперь давайте разберемся с самого начала. Играем одиннадцать. Под, Эйлин, вы готовы?
Одиннадцать означает: акт первый, сцена первая. Эйлин Хенкен поставила чашку с кофе и быстро засеменила к своему месту между двумя вертикальными ветками, воткнутыми в хвойный ковер, которые обозначали двери отеля в Сан-Андреасе. Под спокойно прошаркал за ней и сел на то, что должно было быть бордюром, изображая из себя резчика по дереву.
— Дорогой! — громко и отчетливо позвала Эйлин. — Дорогой, ты меня слышишь? Сегодня вечером со всеми в городе, похоже, ты найдешь себе занятие получше, чем сидеть здесь и строгать.
— Ну, женушка, — невозмутимо продолжал Под, — ты бы кричала гораздо громче, если бы я был... — он взглянул на меня.
— В «Ирландской розе» в Сан-Андреасе, — подсказал я.
— Если бы я был сегодня в «Ирландской розе», — проговорил он и стал ждать, тщательно играя с невидимым ножом и нажимая на лезвие, чтобы заполнить паузу для смеха, который наверняка последует, учитывая местный менталитет.
Так оно и пошло.
Я готов был поспорить, что многие из менее искушенных зрителей отправятся домой, убежденные, что все действительно происходило именно так, как им было показано в спектакле. Что какая-то местная девушка, в которой они узнали свою знакомую, действительно назначила свидание городскому прохвосту (мне) и серьезно поссорилась из-за этого со своим местным воздыхателем, а также бабушкой и дедушкой. Полли в роли туповатого полицейского Комуса спела песню ближе к концу пьесы, а сразу после этого мы с Роем подрались. И все это закончилось счастливым концом примерно через час игрового времени.
Монологи органично увязывались между собой, и хотя для удобства пьеса была разбита на действия и сцены, ее нужно было играть на одном дыхании, по Станиславскому. У нас, конечно, не было занавеса, и мы не могли закрыться от глаз зрителей, так что все должно было происходить именно так. Но драматург воспользовался этим недостатком и превратил его в преимущество. Это должно было произвести на зрителя такой сильный эффект, что обязательно вызовет спонтанные слезы в аудитории. Нам осталось только отполировать некоторые шероховатости.
Вы многое узнаёте о людях после того, как раз или два сыграли с ними. Я с завистью подумал, когда впервые увидел их, какой компактной, сыгранной труппой они выглядели. Мне следовало бы учесть свой опыт из прошлого. Нет такого понятия, как театральная труппа без конфликтов.
Например, я не представлял, насколько сильно Рой Копли зависит от своей жены, пока не посмотрел его игру в первых сценах. В нем было много мальчишеского обаяния, и он довольно хорошо представлял себе его воздействие на других, но это качество проистекало из свежести и непринужденности человека, которому никогда в жизни не приходилось принимать решения. Полли несла весь груз ответственности за него, и в результате получился странный эффект мужчины, который не совсем был приспособлен к реальной жизни. Он был достаточно активен, дал своей роли правильную, хорошо продуманную интерпретацию, быстро освоил реплики. Но у меня никогда не было ощущения, что Рой Копли чем-то удивил меня.