Грехи наших отцов

– Ты на улице? – спросила Рагнхильд. Она слышала, как Бёрье тяжело дышит.

– Да, – ответил он. – Могу зайти. Поужинаем вместе, я куплю продуктов.

– Даже не знаю, – засомневалась Рагнхильд.

Он все-таки не уехал в свой Эльвсбю. Лицо Рагнхильд улыбнулось, прежде чем она успела это осознать.

– Ждешь кого-нибудь? – спросил Бёрье.

– Нет как будто, – вырвалось у нее.

Рагнхильд вспомнился ее последний мужчина, лет пятнадцать тому назад. Тогда Рагнхильд было чуть за пятьдесят, но она оставалась такой же привлекательной, как и в молодости. Он работал учителем естествознания в Елливаре, и они встречались через выходные, потому что оставшиеся выходные у него гостили дочки. Рагнхильд не хотела видеться с его дочерями. «Никаких детей», – она так прямо и сказала. И про себя добавила: «Тем более дочерей». Учитель приезжал к ней по пятницам – двенадцать миль от Елливаре до Кируны и потом столько же обратно по воскресеньям. Каждый раз у нее – и никогда у него. Рагнхильд прибиралась, покупала цветы и ставила их в вазу на кухне, брала мясо в фермерской лавке.

Три месяца спустя учитель предложил ей возместить ему половину расходов на бензин. Рагнхильд отказалась. Она ведь тоже тратилась. Учитель как будто согласился, но остался недоволен, это было видно. После этого их роман продолжался еще два года, а потом Рагнхильд задумалась.

С учетом стоимости бензина десять крон за литр, каждое свидание должно было обходиться учителю в сумму около двухсот крон, потому что вряд ли его машина сжигает литр бензина на милю. Но двести крон – стоимость одних только цветов на кухонном столе. И она ни разу не потребовала с него возмещения расходов на цветы или продукты. Не говоря уже о туалетной бумаге, которой учитель тратил на удивление много. И вот благодарность – он еще и недоволен.

Рагнхильд никогда не просила его прикупить чего-нибудь по дороге. И только кусала губы, когда учитель ставил на стол бутылку и каждый раз – каждый раз! – объявлял, во сколько она ему обошлась, разливая вино по бокалам.

Рагнхильд дала себе слово, что не опустится до его уровня. Бёрье был первый, кому она рассказала эту историю, потому что Рагнхильд до сих пор стыдилась, что не порвала с учителем сразу.

Ему нравилась ее убранная квартира с вышитыми подушками, картинами и книгами. Но Рагнхильд решила, что с нее довольно. Она обнаружила себя в странном, как бы подвешенном положении, когда не находила в себе сил ни терпеть учителя, ни указать ему на дверь.

Нет большего одиночества, чем одиночество с другим.

– О чем ты думаешь? – спросил Бёрье, выслушав историю учителя Кеннета.

Рагнхильд больше всего на свете боялась обнаружить перед ним свою слабость, страх одиночества. Но Бёрье только рассмеялся:

– Что за дурак!

Рагнхильд тоже рассмеялась. Он, похоже, был из тех, кто не любит усложнять жизнь больше необходимого, а это всегда заразительно.

«Легкий человек», – подумала о Бёрье Рагнхильд.

«Это потому что избалованный», – добавил строгий внутренний голос.

Так или иначе, сидеть на полу и болтать с ним по телефону в ожидании, когда Вилла осмелится наконец подойти, было самым приятным из всего, чем Рагнхильд занималась в жизни.

Бёрье замолчал, как будто собирался с духом, а потом вдруг сказал:

– Знаешь, у меня была женщина в Эльвбю… Да, мы жили вместе, но я… в общем, мы расстались. Я ей позвонил…

В груди Рагнхильд запрыгала от радости группа гимнасток, и это было то, к чему она оказалась не готова. Девочки в розовых трико прыгали и крутили сальто. Рагнхильд велела им успокоиться и сесть на скамейки пониже ребер.

– Я влюбился в тебя, – сказал Бёрье.

Как же Рагнхильд ненавидела его за эту простоту! Но в следующий момент она подумала, что было бы неразумным цепляться за слова.

Повисла тишина. Вилла все еще стояла в дверях, но ее движения стали мягче. Теперь в них чувствовалось больше любопытства, чем страха. Она навострила уши, склонила голову. Потом на другую сторону.

Рагнхильд потянулась за Библией и очками на кухонном столе.

– В Книге Бытия написано, как Адам и Ева согрешили в Эдеме и как Господь проклял за это мужчину, женщину и змея. Вот что сказал Он женщине: «В болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою»[52].

– Ну что же, – рассудил Бёрье. – И это тоже ответ.

«Бедный парень, – подумала Рагнхильд. – Он ничего не понял».

– Прости, – сказала она. – Но это не завет и не заповедь. Это проклятие. Мы желаем вас. Вы властвуете над нами. Что же касается любви… мой опыт показывает, что она настигает нас только во время бегства… от тоски или отчаяния.

Вилла, сев, с любопытством смотрела на своего нового человека.

– А что Господь сказал мужчине? – спросил Бёрье.

Рагнхильд отыскала нужный стих.

– «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься»[53]. – Она положила очки на стол. – Мы прокляты. Можем попытаться жить вместе, но нам не снять проклятия.

– То есть ты и я, мы уже прокляты? – как будто удивился Бёрье.