Грех

Виктор пришел в выходной день, спросил, что надо сделать по дому. Мать, обессиленная болезнью, смертью Азиза, несчастной судьбой своей младшенькой, уже ничем не интересовалась, ничего по дому не делала – ни желания, ни сил у нее не осталось.

Зайнап удивилась приходу Виктора, не ожидала, что он ею заинтересуется. Она была уверена, что Петр ему все-все рассказал – и о ребенке, и о новогодней ночи, и об их теперешних отношениях. Удивилась сильно, но гнать не стала, она вспомнила, как бережно он брал ее под руку, как исподтишка бросал на нее страдальческие влюбленные взгляды. Пришел и пришел. «Только напрасно он надеется, что у них будут такие же отношения, как с Петром, – думала девочка. – Хватит, поиграли в любовь!»

Но Виктор спокойно, как хороший брат, взял девочку за руку и спокойно спросил:

– Так что нужно по дому сделать? Ты не пугайся, я ничего плохого не замышляю. У меня весь день свободен, давай делом займемся.

Они вместе успели побелить дом, Виктор подремонтировал уже совсем ветхий заборчик, подстриг сухие ветки на винограде, помог собрать овощи в огороде. От обеда, приготовленного Зайнап, отказался, но мать, впервые увидевшая его несколько дней назад, сразу прониклась к нему симпатией и доверием, сказала:

– Давай, сынок, мой руки, и все вместе поедим.

Зайнап с удивлением вскинула на мать глаза – та почти за полгода знакомства с Петром ни разу сама не пригласила его к столу, а уж сынком назвать? А Виктора назвала.

Парень покраснел от этой неожиданной ласковости, ответил еще более неожиданно:

– Хорошо, мама, сейчас доделаю дело и будем обедать.

Он стал появляться чаще и чаще, иногда бывал в городе по делам службы – тогда забегал на несколько минут, заносил какие-то продукты, целовал мать в щеку и передавал привет Зайнап. Никаких посягательств на близость Виктор себе не позволял. Узнавая девушку все ближе, он все больше любил ее и очень боялся обидеть нечаянным словом или поступком. Правда, время от времени он вспоминал Петра, его сальные смакования в рассказах о близости с Зайнап. А то вдруг вставала в памяти картина, когда Зайнап открыла ему дверь, чуть прикрывшая наготу коротким халатиком, взъерошенная, с неубранными волосами – у него в этот момент сердце заходилось от ревности! Он честно пытался соблюдать данное самому себе обещание – никогда не вспоминать о негодяе, и тем более о его взаимоотношениях с Зайнап. Но дать обещание легче, чем его сдержать. Он был мужчиной, а мужчина всегда ревновал, ревнует и будет ревновать, особенно если прошлое было. А оно было…

К декабрю Виктора повысили в звании и должности. Служил он ответственно и честно, повышение заслужил. И командир ему симпатизировал за его честное служение, а еще больше – за человеческую порядочность, за то, что не убоялся парень и отделал подлеца как настоящий мужик, за то, что стал он верным другом и помощником оставленной девушке и ее матери. Напрасно генерал упрекал его, что отец-командир не знает, что у него творится, что не усмотрел за его сыном. Все они с замполитом знали о своих подчиненных, об их семьях, детях. Иногда кого-то «подправляли», ставили на путь истинный. А о лейтенанте Шипитько он лично походатайствовал и действительно звездочку дал обещанную, за службу и за смелость – знатно он поучил генеральского сынка!

Снова Новый год приближался… Зайнап с ужасом вспоминала прошлый праздник, нужно было спасаться от Азиза, а беда пришла с другой стороны. Тяжелый был год, очень тяжелый. И вот только к его концу вернулась искренняя улыбка на славное личико Зайнап, мать стала возвращаться к жизни, стала готовить еду и с нетерпение ждала возвращения дочки из училища. И с таким же нетерпением она ожидала прихода Виктора, корила его: что ж ты, сынок, не предупредил, я бы тебе пирожки вкусные напекла или плов бы сварила, манты приготовила.

Виктор стал своим в доме. Иногда он вопрошающе смотрел на Зайнап, а она опускала глаза, зарумянивалась и улыбалась краешками губ. Новый год решили отмечать втроем, мать сказала – своей семьей. Виктор должен был идти в наряд, но сумел поменяться дежурством, объяснив командиру, что он именно в эту ночь должен быть с семьей и заручиться согласием на разрешение жениться на Зайнап.

Стол был шикарным: мать с Зайнап напекли пирогов, приготовили настоящий узбекский плов; Виктор принес бутылку шампанского, конфеты и баночку икры. Этого деликатеса ни мать, ни Зайнап не пробовали никогда, Азиз грозился накормить их «человеческой» едой, да так и не накормил. Достали из погреба огромные яблоки, красные, наливные, и грозди душистого черного и белого винограда.

Виктор на Новый год сразу после боя курантов подарил матери теплую красивую шаль, а Зайнап – маленькую бархатную коробочку, но не отдал сразу, а сказал:

– Зайнап, я тебя люблю. Я делаю тебе предложение – будь моей женой. Я буду стараться сделать тебя счастливой, у нас будут дети, будет хорошая дружная семья. И родителей своих мы никогда не обидим вниманием, будем всегда о них заботиться. Будь моей женой! – и вручил девушке колечко с розовым камешком.

Мать тихо плакала, Зайнап смотрела на нее с жалостью – сколько же ей пришлось пережить! Девушка думала: «Что Петр рассказал Виктору о ней? Рассказал ли о беременности? Хотя он сам не видел Зайнап в этом положении и о рождении ребенка только догадывался. Что же знает Виктор и о чем ему знать вовсе не нужно?»

У Виктора в эти минуты ожидания всплыли последние его встречи с Петром, он тоже переживал, не рассказал ли тот Зайнап, что он ее просто продал Виктору. Ужас охватил парня: вдруг Зайнап узнает, что он за нее деньги заплатил?

– Знаешь, Звездочка, – он впервые назвал ее, как называла мать, – мы с тобою должны условиться: то, что происходило с нами до сегодняшнего дня, ушло раз и навсегда. Мы никогда о нем не будем вспоминать, никогда и ни при каких обстоятельствах. Этого прошлого не было. Я тебя люблю, и ты меня обязательно полюбишь. Тебе весною исполнится семнадцать лет, мы пойдем в ЗАГС и распишемся. Мама, вы согласны?

Тут уж мать вовсе о болезни забыла и попросила, нет, потребовала:

– Мне шампанского налейте, я хочу за своего сына и дочку выпить! Согласна я! А ты, доченька, думай, тебе жить дальше. Только чувствует мое материнское сердце: Виктор – твоя судьба, твое счастье. Давайте выпьем за вас!

И выпила, хоть сердце – то ли от счастья, то ли от минувших несчастий – бежало, неслось, иногда спотыкалось и снова торопилось, торопилось.

– Дайте мне этого, черного, икры, что ли? Ой, какие шарики, они прямо трещат на зубах. Это что же, из этих шариков рыбки рождаются? Так жалко их поедать, – а сама с причмокиванием с удовольствием перемалывала ложечку за ложечкой.

Почти до утра сидели, мать сморилась от вкусной и обильной еды, от шампанского, ушла в комнату и заснула. А Виктор предложил погулять, оделись, вышли, взялись за руки и шли по улице, встречая счастливых людей и заглядывая иногда в окна, где вовсю еще веселились, пели и танцевали.

Потом Виктор довел Зайнап до дома, впервые обнял ее, поцеловал в щеки, в лоб, не удержался и поцеловал в губы долгим мужским поцелуем.

– Все, Звездочка, мне пора. Вы отдыхайте, отсыпайтесь Я приду в выходные, – еще раз поцеловал девочку и помчался служить Родине.

Весной сыграли свадьбу, пригласили сестер, однокурсников Зайнап. Из гарнизона никого не позвали, Лариска уже почти год как уехала, а сослуживцев звать зачем? Чтоб ненароком Петра вспомнили?

И впервые за все это время Виктор остался ночевать. Законный муж, с чистой совестью – не нарушил христианских заповедей! – лег в постель со своею женой. Он так ее любил! И так боялся обидеть даже намеком на желание близости до свадьбы.

Он был нежен, ласков, а она послушно отвечала на его ласки, была податлива, но огонь не загорался. Она думала: слава богу, закончилось наваждение! А он думал: все Петр врал про ее бешеный темперамент, все врал! Может, ничего у них и не было?

Отец-командир действительно по-отечески относился к Виктору, он одобрял действия парня и посодействовал его переводу на вышестоящую должность, с перспективой роста. Он даже отыскал своего однокашника по академии, командовавшего уже дивизией, и с лучшими характеристиками сопроводил молодого офицера к новому месту службы, не забыв попросить содействия в получении жилья.

Мать временно переехала к Татьяне, Соня приехала за нею позже. Она никак не хотела, чтобы Зайнап увидела ее дочку, точную копию отца, большеглазую, беленькую, настойчивую и характерную.

Началась кочевая офицерская жизнь. Зайнап была хорошей хозяйкой, верной и преданной женой. Никогда никто из супругов не вспоминал о юных годах. Наверное, ранние тяжелые роды Зайнап оставили свой след, она никак не могла забеременеть. Виктор все ждал, когда же она объявит ему об этом событии, но уже и четыре, и пять лет минуло, а детей все не было. Его родители в каждом письме спрашивали: когда же дитенка родите? А уж ездить к ним в отпуск для Зайнап было сущей мукой. Свекровь таскала молодуху по знахаркам, ее зашептывали, поили какими-то заговоренными отварами, сажали в бочки с горячими настоями трав, а она не беременела и не беременела, и однажды Виктор, чуть выпив, наслушавшись отца и мать, в сердцах спросил:

– Может, ты аборты от Петра делала, поэтому у нас детей нет?

То ли от всех отваров и настоев, то ли от ужаса, то ли от обиды – похолодела Зайнап, побелела, сознание потеряла.

Виктор прощения просил, руки целовал, а она, окаменевшая, молчала и молчала.

Все-таки выпросил прощение, стал свою Звездочку ласкать, целовать, и вдруг, закрыв глаза, Зайнап – за все прожитые с мужем годы – почувствовала прилив того бешеного желания, какое возникало у нее от ласк Петра. Она затрепетала, дыхание стало неровным, она сама попросила близости, так же, с закрытыми глазами, стала яростно отдаваться мужу, вскрикивая, царапая его спину, извиваясь и стеная. И вдруг, на самом пике экстаза, она обессиленная, с закрытыми глазами прошептала, нет, прошелестела:

– Петр…

Уловило чуткое ухо любящего мужчины этот шелест, замер он в последующем, завершающем движении…

Зайнап стала возвращаться из мира страсти, она даже не заметила этого слова, она была счастлива, удовлетворена впервые за пять лет их брака. Она всегда была безотказна в утолении желания мужа – утром ли, ночью, всегда, когда он ее хотел. Но такой ночи у них не было никогда.

От этой ночи через девять месяцев родился крепкий, спокойный мальчишка. Назвали его Стасиком, рос он добрым мальчиком в лоне материнской и отцовской любви, со стойким, целеустремленным характером – в отца, с нежностью – от матери.

Он очень походил на отца – овал лица, лоб, губы, нос; только глаза у него были серо-зелеными и волосы темными и густыми – в Зайнап.

Виктор частенько пристально всматривался в малыша, пока дед с бабкой с Украины не приехали на внука долгожданного посмотреть.

Раскудахталась мать:

– Ой, сыночку, да як же вин на тебе похож, точно як ты малэньким був, тильки чернявенький, як Зоичка наша.

Зоей, Зоей Яковлевной Шипитько Зайнап оформили при замене паспорта. Не хотел Виктор, чтобы хоть кто-нибудь увидел в ней юную Зайнап. Ничего из прошлого он не хотел оставлять…

А Галочке в этом году уже семь лет исполнилось, она в школу пошла. Вся в огромных белых бантах, белом фартучке, в белых туфельках, прямо Снегурочка! Рослая, красивая, упрямая и своенравная. Соня взяла мать к себе, пусть у них живет, с Галочкой пусть возится.

Взглянула бабушка на внучку – и онемела. Точно Петра в уменьшенном виде перед собою увидела! Глаза, черты лица, белокурость, даже жесты – все отцовское.

Галочка сразу поняла, что над бабушкой можно поиздеваться, посмеяться, а слушаться ее не обязательно. Даже при Соне она грубила бабушке, могла швырнуть в нее книжкой или ботинком. Только Тимофей Сергеевич был для нее авторитетом. Девчонка при нем была тихой, послушной паинькой. Соня не расстраивала его, не рассказывала о проделках дочки, а он бы и не поверил, кто это об его ангеле небылицы плетет? А вот прошли годы – и пришлось поверить…

Еще пять лет прошло. Виктор с Зоей поменяли уже три места службы, теперь ожидался следующий перевод и звание подполковника. Оставалось пройти плановую проверку на общевойсковых учениях, нужно было хорошо отстреляться в прямом и переносном смысле: на полигоне поражать цели, а проверяющих потом ублажать: упоить-накормить, с собою завернуть.

Бывало, что главных проверяющих приглашали в дом к кому-то из командного состава части, Зайнап же накрывала скатерть-самобранку быстро, умело и очень вкусно. В этот раз Виктор молчал, не предупреждал жену о возможных гостях.

Среди проверяющих был майор Гуртовой. Виктор знал, что Петр продолжает служить в штабе армии, но особенно не интересовался, что у него и как.

А Петр дослужился, вернее, его отец-генерал, «дослужил» его до звания майора, отца уже поперли из армии, власти он не имел, и все его знакомцы по предыдущей службе тоже потеряли вес – кого уже уволили, кто еще на волоске удерживался, дальше помогать продвижению почти было некому.

В общем, генеральские погоны ему не светили. После перевода в Москву, отец спешно женил его на дочери своего сподвижника, тоже генерала. Ягоды оказались одного поля: им хотелось петь, гулять, кутить, носить меха и бриллианты. Детей жена рожать не хотела, боялась фигуру испортить. Когда в их доме было затишье, они иногда принимали гостей у себя, правда, закуски заказывали в ресторане, не умела и не хотела генеральская дочка готовить. А когда наступала война – бились об пол тарелки, звенели оплеухи, звучали взаимные упреки. Она мечтала стать генеральшей, а он застрял в майорах, еще и острил:

– Что там одна звездочка, что здесь – и рвать не надо.

Он же ее тиранил за отсутствие детей:

– Доабортировалась, сука? Хоть одного роди!

Жизнь его не удалась и его не радовала.

В отличие от Виктора, Петр пристально наблюдал за перемещениями однополчанина, его рост и его звания. Знал он и о рождении Стасика – доступ к информации имел.

Он сам напросился в эту командировку. Он очень хотел увидеть Виктора, нет, не как старого друга и сослуживца, вовсе нет! Он хотел воспользоваться властью, продемонстрировать ее, упиться ею – даже проверяющий лейтенант мог бы наговнять, а уж он-то, майор, тем более.

А еще он хотел увидеть Зайнап, и не только увидеть…

Учения подходили к концу. В один из завершающих дней Петр вместе с группой проверяющих отправился к месту стрельб, но по дороге вдруг сказался больным, и его отправили обратно, на осмотр к врачу. Не доехав до госпиталя, он «выздоровел», зашел в гостиницу, переоделся и среди бела дня отправился… к Зайнап. Было лето, в школе – каникулы, Зайнап со Стасиком была на детской площадке, ребенок играл с другими детишками, а Зайнап сидела в тени на скамейке.

Он, как всегда, подкрался тихо и незаметно, выдохнул в ухо:

– Здравствуй, Змейка! Вот и свиделись. Как поживаешь?

Виктор ничего не сказал жене о приезде Петра, но для себя точно решил, что к себе домой он гостей не приведет, что умасливать их будут в кафе.

Для Зайнап появление Петра было, действительно, как гром среди ясного неба. Она смотрела на него, как на привидение, страшное и ужасное.

– Ну, чего ты так испугалась? А, Змейка моя? Ты ведь не забыла меня? Не могла забыть. А какой из этих огольцов твой? Вот этот, чернявенький? Похож на отца, но глаза твои. Да не дрожи ты так, возьми себя в руки! Вон, побелела, как стена, смотри, в обморок не завались. Ты давай-ка, договорись с кем-нибудь, пусть за Стасиком (он подчеркнул, что даже имя ребенка ему знакомо!) присмотрят, а мы к тебе поднимемся, поговорим, угостишь меня.

– Даже не надейся. Никогда, слышишь, никогда ты не будешь в нашем доме. Откуда ты опять взялся, десять лет прошло, ты обещал никогда не появляться в нашей жизни.

– Во-первых, лично тебе я ничего не обещал. Да и не появлялся десять лет. А вот захотел тебя увидеть – приехал. Давай посидим, поговорим. Нам есть о чем поговорить, а?

– Я даже здесь с тобою говорить не стану, не о чем нам говорить! Уходи!

Тут сынок к матери подбежал, коленку ударил, но изо всех сил держался, не заплакал:

– Мама, я коленку ушиб, больно!

– Ничего, Стасик, потри посильнее, она пройдет. Как тебя папа учит, а, сынок?

– А кто этот дядя? Ты его знаешь?

Петр хотел сподличать, сказать: да, я мамин и папин друг, но Зайнап опередила его.

– Это офицер, который проверяет войска. И он заблудился, дорогу найти не может. Я ему рассказываю, куда нужно идти.

Мальчика удовлетворил ответ, о боли он забыл и убежал к другим детям продолжать игры.

– Умная ты стала, Зайнап. Да смотри, не переумничай. Поставлю низкий балл твоему мужику – и накроются ваши полковничьи погоны и новая должность. Будете здесь гнить до конца жизни.

– Гнить не будем, нам с мужем и здесь хорошо служится, вот сын наш растет. Я в школе работаю, институт закончила. Все у нас хорошо. А ты иди своей дорогой и нас не пугай, мы уже пуганые!

– Слушай, Змейка, ты так похорошела, расцвела. Ты, наверное, еще горячее стала, а? Я думал, встретимся, поговорим, повспоминаем. Я тебя во сне часто вижу, я тебя ласкаю, а ты загораешься. А сейчас увидел – удержаться не могу, я хочу тебя. А я всегда своего добиваюсь, правдами или неправдами, но добиваюсь. И сейчас хочу остаться с тобою наедине.

– Ты что, сумасшедший? Что ты такое говоришь?

– Я хочу тебя, сейчас. Оставь ребенка и пойдем в дом. Или мне сегодня вечерком рассказать Виктору об арыке, о ребенке? Я ведь все разузнал, ты тогда все-таки родила ребенка, девочку. Ее Галочкой зовут, она у твоей сестры растет. Вот съезжу к ним с проверкой, посмотрю на свою дочь и решу, что дальше делать. Моя мне за десять лет никого не родила, а там уже готовая дочка, а?

Помертвевшая от ужаса Зайнап едва прошептала:

– Подлец! Чего ты еще от меня хочешь?

– Тебя хочу. Сейчас. Или – я тебя предупредил.

– Нет, никогда! Мы с Виктором уже десять лет вместе, мы любим друг друга, у нас сын растет. Умоляю, не разрушай нашу семью! Уходи, пожалуйста, уходи!

– Сейчас! Или я уйду, но ты об этом пожалеешь. Я такой фейерверк устрою, что от вашего гнездышка ничего не останется! Заметь, я ведь только правду говорить буду. Ну, а если посторонние уши услышат – я же тебя предупредил.

– Прошу тебя, Петр, пожалуйста! Уходи и уезжай, не твори беду! Ты ведь не только мне жизнь испортишь. Оставь нас!

– Я сказал – сейчас! – и Зайнап увидела снова того Петра, из молодости – злого, настойчивого, угрожающего.

Угрозы были страшными, они могут разрушить ее жизнь навсегда, и не только ее. Виктор не простит ее, если узнает о ребенке, он теперь уже и не поверит, что этот ребенок – плод насилия. А Сонечка? Что будет с нею, с Тимофеем Сергеевичем, с Галочкой, если этот гад и до них доберется?

Виктор никогда не вспоминал, что было в их жизнях до женитьбы. Он даже не сказал Зайнап, что в момент зачатия сына она произнесла не его имя, а имя Петра. Он просто жил с этим грузом, груз время от времени придавливал сердце, но Зайнап была такой ласковой и заботливой, нежной и преданной женой, безотказной в близости; она была замечательной матерью и хозяйкой, что он, думая об этом, успокаивался, и его боль от него уходила.

Женская интуиция подсказывала – Петр не отступится, она ощутила реальную опасность для всех – для себя, своей семьи, для Сони. Зверь проснулся в Петре, а зверь, пока не убьет свою добычу, будет продолжать ее преследовать. В Зайнап шла страшная внутренняя борьба, она снова была загнана в угол.

– Ну что, идем?

– Только не в моем доме. Иди в гостиницу, я через час приду.

– Смотри, Змейка, обманешь – пожалеешь, во мне все уже стоит, я так хочу тебя, – осклабился Петр своей хищной улыбкой.

Зайнап оставила Стасика с соседкой и пошла на свою Голгофу. В гостинице дежурил солдат, он показал комнату, где обитал Петр. Вошла без стука, дверь на ключ заперла. Петр к этому времени уже ополовинил бутылку, одет был в бесформенную, плохо простиранную майку, в спортивные трико с вытянутыми коленями и ползущими по швам. «Плохо за тобою жена смотрит, – вскользь подумала Зайнап. – А ты другого и не заслуживаешь».

Она молча разделась донага, легла на кровать, закрыв глаза и до боли сжав зубы.

– До чего же ты хороша! Лучше, чем десять лет назад! Но так не пойдет, ты мне станцуй, голенькая станцуй, помнишь, как для меня танцевала? Я хочу полюбоваться тобою, а потом мы будем любить друг друга!

Женщина молчала и не открывала глаз. Петр подошел, встал на колени возле кровати, стал поглаживать ее шею, грудь, живот, пытаясь вызвать у нее желание. Его рука блуждала по красивому телу, но тело было сковано отвращением, страхом и стыдом.

Он уже больше не мог сдерживаться, накинулся на нее, как дикарь, он рычал, стонал, кусал ее соски, он вонзался в нее, он владел этим прекрасным телом, которое вдруг встрепенулось, ответило, извилось, это предательское, глупое бабье тело…

– Видишь, Змейка, я говорил, что ты меня не забыла. Ты со своим такая же горячая? Моя, как доска, лежит, не шевелится. Я чтоб хоть чуть-чуть получить удовольствие, закрою глаза, представлю, что это ты, уж молочу-молочу ее, да все без толку. Ну, не торопись, не уходи, твой вернется к вечеру, вместе со всеми.

Зайнап сгорала от стыда: во-первых, за десять лет жизни с Виктором ей даже в голову не приходило, что она может ему изменить. И вот изменила. И с кем? С Петром?! А во-вторых, стыд усиливался тем, что она не совладала со своим порочным телом, которое опять жило отдельно от головы и вытворяло все, что хотело. И не заметила она в этом экстазе, что одна сережка расстегнулась, упала на подушку, а Петр ее быстренько схватил и запрятал…

Оделась, подошла к двери, не оборачиваясь, произнесла:

– Ты своего добился, ты унизил меня и растоптал. Но теперь я тебя предупреждаю: хоть слово кому-нибудь о ребенке скажешь – убью!

– Да ладно, Змейка! Тебе ведь тоже было хорошо, тебе понравилось. Давай повторим, – но увидев глаза обернувшейся Зайнап, умолк, понял – действительно убьет…

На учениях часть получила высший балл. Вечернее финальное застолье было в самом разгаре, проверялыцики, закусывая, нахваливали командование, все уже были в хорошем подпитии, а Петр просто нажрался, лыка не вязал, все пытался встать, тост произнести. Наконец ему это удалось:

– Я хочу поднять бокал за своего друга, за подполковника Шипитько, за его прекрасную жену Зайнап, которую он купил у меня. Он мне много денег дал, а я ему Змейку уступил, горяченькую, – кулем свалился на пол и тут же заснул мертвецким сном.

Все приняли слова Петра за пьяный бред, или сделали вид, но застолье весело продолжили – куда только вмещались дармовые водка и закуски?

Виктор не встал, не ушел; он собрал всю свою волю в кулак, продолжал общий разговор, но голову его стянуло как будто железным обручем, в висках бил кузнечный молот, ему бы встать и уйти, да нельзя было.

Зайнап ждала мужа, она заварила для него крепкий чай – опыт проводов комиссии уже был.

Виктор разделся, принял душ, постарался успокоить себя, сел за стол. Зайнап налила ему душистого чаю, села напротив:

– Ну, все закончилось хорошо? – спросила она. – Они завтра уезжают?

– Зоя, ты виделась сегодня с Петром?

Она весь день и вечер готовилась к этому вопросу, но все равно растерялась от его прямоты и от вопрошающего взгляда мужа.

– Да, виделась. Он приходил на детскую площадку, когда мы со Стасиком гуляли.

– И все? Больше ничего? Он заходил в наш дом?

– Ну что ты, Виктор! Зачем же я его буду приглашать?! Я удивилась, ты же мне не сказал, что он приехал, немного растерялась. Он спросил, где наш сын, сказал, что Стасик на тебя похож. А потом он ушел, – женщина в этой части своего ответа была честна, говорила искренно и даже с оттенком возмущения, Петр действительно дома у них не был, с площадки он ушел… Вот только о дальнейшем развитии событий она рассказывать не собиралась, а Виктор больше ничего и не спрашивал. Он только понял, что случившаяся по дороге на полигон «болезнь» Петра была задумана заранее, что придумал он ее, чтобы встретиться с Зайнап. «Неужели? Неужели Зайнап и он??» – Виктор запретил себе дальше утопать в подозрениях и ревности, выпил еще рюмку водки и лег спать. Отдельно, на диване:

– Мне очень рано вставать! Ты спи, не провожай меня утром.

Петр проспался, своими ногами дошел до трапа самолета, все уже поднялись на борт, а он вдруг приостановился, постоял несколько секунд, развернулся, отозвал Виктора. «Вот, передай Змейке моей сережку, она ее вчера у меня потеряла, горяченькая моя!» – осклабился нагло в лицо Виктору, развернулся, побежал к самолету.

С летного поля Виктора увезли в госпиталь, в реанимацию, где он пробыл четверо суток. Зайнап туда не пускали, только вещи ей отдали и сережку:

– Еле-еле из руки вытащили, как зажал в кулаке – разжать не могли.

Зайнап сразу все поняла. Она обнаружила отсутствие сережки, когда примчавшись домой, стала яростно смывать с себя гадливость, грех и стыд. Тогда она подумала, что мочалкой сорвала серьгу, и ту унесло потоком воды, ей так было удобно думать, чтобы не допустить мысли: сережка осталась у Петра.

Ей не хотелось жить, она не могла себе простить, что поддалась на шантаж, знала же, что подлость Петра безгранична, что он никогда не держит слова.

Надо было самой все рассказать Виктору еще тогда, когда он просил ее руки – об арыке, о ребенке, ведь все тайное когда-нибудь становится явным. Не рассказала: за себя испугалась и Сонину тайну выдать не могла, эта тайна была за семью печатями. «И сейчас ничего не скажу, – решила Зайнап, – ни за что не признаюсь, что была у Петра. Ни за что! Перед Виктором оправдаюсь, он не сможет мне не поверить».

После госпиталя Виктора направили на долечивание в санаторий. Ехать он решил один, без семьи. Тем более что начинался учебный год, Зайнап нужно было выходить на работу. Конечно, она нашла бы замену, но было понятно: Виктор хочет побыть один. Ему было необходимо.

Накануне отъезда между супругами состоялся разговор, начал его Виктор:

– Зоя, ты по-прежнему любишь Петра? Ты ведь встречалась с ним?

– Да, встречалась, я тебе рассказала…

Виктор на полуслове оборвал жену:

– Ты понимаешь, о чем я говорю, что имею в виду. Скажи мне честно.

– Я говорю честно – я ненавижу Петра, он мне столько причинил, что на пять жизней хватит.

– Откуда он взял твою сережку?

– Наверное, там, на площадке, он взял меня за голову руками, хотел поцеловать, я вырвалась, и, наверное, сережка упала.

– Зоя, ты вспоминаешь его, я знаю. Ты называла его имя во время нашей близости и не замечала этого. Я хотел все забыть, но новая ваша встреча разрушает все – веру в твою любовь. И может быть, даже нашу будущую совместную жизнь. Я должен все хорошенько обдумать и принять решение. И ты как следует обо всем подумай. Писем писать не буду, и ты не пиши.

Вернулся Виктор через месяц, привез гостинцы Стасику и Зайнап. Мальчик бросился к отцу, обхватил, как маленький паучок, руками и ногами:

– Папочка, папочка! Как я тебя люблю, я так по тебе соскучился! Мне и поиграть не с кем – мама или плачет, или тетрадки проверяет.

– Все, сынок, я вернулся, все у нас будет по-прежнему хорошо, и мама плакать не будет.

С этого времени Зайнап стала смотреть на Виктора с виноватым заискиванием, как собака смотрит на своего хозяина. Виктор много не говорил, сообщил, что семью он не разрушит, у его сына должен быть отец. Родной отец, добавил он.

– И пока я жив, я буду с вами. Я постараюсь не думать о прошлом, и мы с тобою эту тему закрываем. Навсегда.

Сказать сказал, но прежних отношений между супругами не было. Зайнап еще более истово ухаживала за мужем, в доме всегда был порядок, чистота; всегда свежая вкусная еда; он был обстиран и отглажен, и она всегда, как верная собака, ожидала мужа и встречала его на пороге.

Вопрос об увольнении Виктора из армии по состоянию здоровья пока закрыли, он снова был в хорошей физической форме, организм был молодой, натренированный, не разрушенный вредными привычками – Виктор не курил и выпивал редко, только по случаю и очень помалу. Вот и справился с недугом.

Их снова перевели к новому месту службы. Зайнап, как и ее старшая сестра, Соня, всегда уезжала вместе с мужем, в неведение, в бездалье, но – вместе!

Виктора назначили командиром полка. Он, как всегда, полностью отдался службе, на первых порах дневал и ночевал на работе, пока во всем не разобрался и не навел порядок, который он считал обязательным в армии.

Умерла мать Зайнап. Она на похороны поехала одна, без мужа. Виктор считал своим долгом проводить свою тещу в последний путь, он искренне любил и уважал эту женщину, разумную и спокойную, как родную мать. В те редкие, может быть, раза три за их совместную жизнь с Зайнап приезды ее к ним в гости она была всегда приветлива, всегда улыбалась и всегда баловала Виктора всякими вкусностями. В их отношения с Зайнап она никогда не вмешивалась, советов не давала, а его иначе, как сынок, никогда не называла. Она была очень мудрой и хорошей, эта женщина.

Виктор рвался на похороны, но обстоятельства складывались так, что служба его не отпускала. Зайнап успокоила мужа: ну что ж, бывает, я поеду, а уж потом когда-нибудь съездим на могилку. Она так боялась, что он увидит Галочку, она сама боялась этой встречи.