Граф Таррагона

Филипп прорубился прямо к центру повозок, туда, где взвивалось знамя противника. Его мощный боевой декстриер, раздвигая грудью и давя копытами обезумевших от страха пехотинцев противника, вынес рыцаря лицом к лицу с предводителем каравана – высоким и худощавым мусульманином средних лет, одетого в развивающиеся на ветру шелковые одежды. Конический шлем его украшал большой тюрбан из ткани, а на верхушке колыхался конский хвост и знак в виде полумесяца.

Франк резким и натренированным движением высвободил левую руку и забросил свой норманнский щит за спину, тут же выхватил левой рукой шестопер и атаковал врага, орудуя двумя руками, ведь его правая рука крепко сжимала меч. Словно молотилка, Филипп налетел на предводителя каравана и несколькими ударами, выбив из его рук кривую саблю, оглушил противника, всунул шестопер в седельное крепление и, подхватив обмякшее тело, перебросил к себе через седло.

Защитники каравана, увидев, что их командир безжизненным кулем переброшен через седло рыцаря, стали бросать оружие и, оглашая воздух своими жалобными возгласами, просить о пощаде, что-то вереща на своем языке.

Де Леви увидел, как многие из его воинов, опьяненные кровью и быстротой схватки, кинулись громить, грабить и резать пленных, выхватил свой боевой рог и протрубил, привлекая к себе внимание:

– Всех вязать! Живее! Отходим в лес!..

Воины нехотя исполнили приказ командира, пересадив на повозки, куда свалили тела убитых врагов вперемежку со связанными и еще живыми пленниками, своих оруженосцев и стрелков. Караван медленно разворачивался и, снова огибая холмы, стал уходить в лес, росший в нескольких сотнях туазов от места боя.

Филипп все это время носился на своем коне от головы к хвосту каравана, проверяя эвакуацию и подгоняя воинов, при необходимости, ругательствами – ведь только они, как ни странно, имели действо на них. Когда на горизонте, его восточной стороне, где и находился Таррагон, показалось облако пыли, де Леви приказал Свену и его людям выдвинуться вперед и, расположившись в засаде, прикрыть в случае необходимости отход основной части войск с добычей.

– Только в драку не вступай… – де Леви пристально посмотрел в глаза скандинаву. Его голубые и холодные, словно лед, глаза даже сейчас выражали удивительное спокойствие и равнодушие ко всему, что могло случиться с ним и его воинами. Швед осклабился и, ответив что-то на своем странном языке, кивнул в ответ, показывая, что понял приказ командира. Когда он увел своих воинов, захватив еще и всех стрелков, Филипп вслух произнес. – Прямо камень, а не рыцарь…

Уйдя почти на лье от места боя и расположившись в небольшом, но широком овраге, разрезавшим лес почти в самой глубине его почти девственных зарослей, де Леви приказал воинам спешиваться и, выставив охрану на скатах оврага, принялся вместе с рыцарями осматривать добычу.

Удивлению его не было предела. Знатный мусульманин, видимо, всерьез и надолго собирался осесть в окрестностях Таррагона, потащив вместе с гаремом, визжавшим и дрожавшим от страха, всю утварь, кучи золотой и серебряной посуды, продукты и пряности, слуг и рабов, преимущественно из христиан, в довольно-таки большом количестве, почти с сотню, не считая членов их семей.

Охраняли караван, как оказалось, почти три сотни воинов эмира одного из городков Андалузии, из которых почти две трети были всадниками, причем, с тяжелым – что редкость для мусульман Испании, вооружением и на конях, защищенных крепкими кожаными доспехами и стегаными попонами. Полторы сотни пехотинцев, это были андалузские крестьяне, набранные в ополчение и мало что смыслившие в военном деле. Они почти все сдались, побросав оружие и не создав практически никаких проблем воинам де Леви.

– Поговаривают, что почти такие же всадники есть и у сельджуков… – заметил один из рыцарей, почти с восхищением рассматривая защиту лошадей противника. – У них еще весьма трудное к запоминанию название…

Филипп и сам слышал смутные рассказы о мощной ударной кавалерии турок-сельджуков, нисколько не уступавшей рыцарской феодальной кавалерии крестоносцев.

– Я тоже слышал о них… – подтвердил он слова рыцаря. – Рассказывали, что под Эдессой они весьма прилично потрепали крестоносцев…

В это время воины привели в чувство плененного эмира – тот открыл глаза и, застонав, схватился рукой за свой затылок, превратившийся в одну огромную и болящую шишку.

Де Леви кликнул Хуана-кастильца, немного понимавшего их язык и геральдику.

– Спроси у него: кто он и откуда, да и с какой стати оказался так далеко от родных мест… – попросил Филипп у него, кивая на пленного эмира.

Хуан начал общаться с пленником, помогая себе жестами, красноречивость которых говорила о том, что и сам кастилец не ахти в знании языка пленников. После нескольких минут беседы, Хуан повернулся к Филиппу и сказал: