Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

— Ах, какая досада! Оказывается, что это я его видел на пристани, но не узнал. Мы с ним старые сослуживцы по Кавказу. Мне теперь очень перед ним неловко, — сказал Лорис озабоченно и, помявшись немного, добавил, обращаясь к присутствовавшей за завтраком супруге губернатора и вместе с тем и к нему самому: — Вы помогли бы мне загладить мою неловкость, если бы позволили сейчас же послать за ним от моего имени...

Губернатор ответил, что ему это тем более приятно, что и сам он находится в лучших отношениях с моим отцом.

Я упоминаю об этом, лично нас с отцом касающемся факте, как для того, чтобы отметить симпатичную черту графа — не забывать людей и прежних отношений, не возноситься в гордыне власти своей и своего высокого положения до неузнаваемости, — так и для того, чтобы сделать понятным наши дальнейшие отношения к графу его к нам внимание.

Встреча графа с отцом моим была самая задушевная. После взаимных приветствий Михаил Тариелович объявил отцу моему, что по рекомендации губернатора избирает меня в помощь своему делопроизводителю. Обратившись затем к Биппену, он добавил:

— Представьте мне его завтра же!..

Через час после того я получил от губернатора собственноручную записку, спешно написанную его красивым, но неразборчивым почерком на оторванном клочке блокнота:

«По распоряжению графа М.Т. Лорис-Меликова вы временно откомандировываетесь от вашей должности в распоряжение его сиятельства для занятий делами ветлянекой эпидемии. Завтра, в 11 часов утра, прошу явиться в мою приемную для представления графу.

Н. Биппен».

На другой же день к назначенному часу я явился во фраке в приемную губернаторского дома, где застал рке ожидавших приема: нескольких врачей и двух сестер милосердия.

Около полудня из кабинета губернатора отворилась дверь, и в ней появился, в сопровождении Биппена, Лорис-Меликов. Заложив руку за борт своего долгополого сюртука, на котором красовался орден Св. Георгия, Михаил Тариелович оглянул все собрание и, уставившись вдруг на меня своими красивыми, выразительными глазами, подошел прежде всего ко мне и, обращаясь к губернатору, а затем смотря на меня, спросил полуутвердительно:

— Ведь это он, не правда ли?

Биппен хотел было представить меня, но Лорис-Меликов шутливо отвел его руку и, подойдя еще ближе ко мне, сказал:

— Не трудитесь... Я сейчас же узнал его по фамильному сходству с отцом... Могу вам представить его как хорошего наездника и охотника... Мы вместе и ездили и охотились на Кавказе... Помните? — обратился он ко мне и, не ожидая ответа моего, любезно подал мне руку и сказал: — Ну, а теперь работать будем вместе... Вы, конечно, знаете, что я избрал вас в помощь моему делопроизводителю?

Я поблагодарил за сделанную мне честь, а Лорис-Меликов, переменив тон на серьезный, добавил, обращаясь ко мне:

— Нам предстоит, как вы знаете, очень серьезное, ответственное дело... На нас смотрит вся Европа... На днях мы ждем в Ветлянку иностранных делегатов. Придется работать не покладая рук... Я уверен, что вы оправдаете мое доверие. Итак, в добрый час!

И, кивнув мне слегка головой, граф стал обходить ожидавших представления лиц.

Положение мое было не из завидных: мне не только приходилось оправдать возложенное на меня доверие, но и ознакомиться в два-три дня с делом, которым я вовсе не занимался. А тут еще, одно к одному, через несколько дней, как объявил сам граф, ожидались в Ветлянку европейские делегаты медицинского мира, что, без сомнения, вызывало еще большие хлопоты, осложнения и разные неурядицы.

В настоящее время все уже пригляделись к чуме и освоились с нею; теперь умеют уже довольно успешно, если не лечить, то локализировать распространение этой страшной болезни, но в то отдаленное время, в эпоху ветлянской эпидемии, ни в Европе, ни в России вовсе ничего не знали и не думали о чуме с 1837 г.

Вот почему неудивительно было, что, явившись каким-то «загадочным» путем в Россию и почему-то прямо в Ветлянку, находящуюся вовсе не на границе с Персиею или Турциею, а на Волге, в 140 верстах от Астрахани, чума сначала долгое время вовсе не была принята за чуму. В самом деле, откуда она взялась у нас, когда в то время и в соседней Персии, и в Турции было вполне благополучно в этом отношении. Никто решительно, даже из врачей, не хотел и думать, что это чума. Только гораздо позднее, после пререканий между собой двух административных властей — наказного атамана Астраханского казачьего войска и астраханского губернатора, — когда уже эпидемия обострилась и развилась, забили вдруг тревогу и у нас, и в России, и во всей Европе⁷.

Вот эта-то тревога, а потом и паника, вызванные крайне острой формой «ветлянской болезни» и смертностью от нее, доходившею до 100%, заставили иностранные государства послать к нам своих делегатов в лице наиболее видных специалистов-врачей и ученых, во главе которых стоял знаменитый венский эпидемиолог профессор Гирш.