Граф божьей милостью

Тут же за всю семейку плотно взялись светские власти, но почти сразу же передали инквизиции, так как в деле оказались густо замешаны религиозные мотивы – по результатам обысков выяснилось, что мятежники почти поголовно увлекались ересями.

По большому счету, мне было плевать, что с ними будет дальше, но я все-таки решил поговорить с Ульрихом перед тем, как его превратят в кучку углей. Просто мотив его поступка, ну никак не хотел укладываться в голове. К подлости и коварству я уже привык давно, они меня не удивляют, но решение напасть на меня, после того как я спас всю семью Гекеренвена выглядит как идиотизм чистой воды. А на идиота Ульрих явно непохож. Значит тут что-то еще…

– Прошу вас… – стражник отворил покрытую пятнами ржавчины решетку и поднял повыше масляную лампу.

Пригнувшись, чтобы не ушибить голову об низкий потолок, я шагнул в камеру.

Ульрих лежал на кучке гнилой соломы, прикованный за железный ошейник цепью к стене. Судя по внешнему виду, уже успел сполна вкусить все прелести допросов с пристрастием и выглядел живым мертвецом. Пальцы на руках были похожи на кровяные сосиски, а правая нога вообще превратилась в одну сплошную синюшную опухшую болванку.

Когда я вошел, он даже не пошевелился.

Стражник извиняюще пожал плечами и легонько пнул фламандца по изувеченной ноге.

– А-а-а-ум… – утробно взвыв, Гекеренвен подскочил и сразу же забился в угол, закрывая голову руками в кандалах.

– Мне остаться? – с поклоном поинтересовался у меня надзиратель.

Кто решил навестить узника – он не знал, мало того, я сейчас совсем не выглядел дворянином, но как все служаки надзиратель интуитивно чувствовал, что гость стоит несоизмеримо выше в обществе.

– Выйди… – коротко приказал я и присел на услужливо поданный табурет перед Гекеренвеном.

– Ты!!! – наконец разобрав кто перед ним, с ненавистью прошипел фламандец. – Пришел насладиться моими страданиями, палач?

– И это тоже… – честно признался я. – Хотя, в первую очередь, хочу понять, зачем ты это сделал? Я спас от костра твоего сына, не стал вредить ни тебе ни твоей семье. Такова твоя благодарность? Зачем?

– Ты не поймешь… – обреченно прохрипел Гекеренвен.

– Я постараюсь. Говори.

– Я не хотел… – Ульрих отвел от меня взгляд. – Из чувства благодарности. А потом понял…

Фламандец сильно закашлялся и замолчал.

– Что потом? Ты же фактически обрек свою семью на смерть. Что тебя заставило пожертвовать ими? Думал, что покушение удастся? Но в случае моей смерти, твоего сына обязательно вернули бы обратно в инквизицию и казнили на костре. Ты должен был понимать это.

– По сравнению со свободой родины – это ничто… – едва слышно прошептал фламандец. – Я принес на алтарь все что у меня было. В том числе свою честь.

Я даже не нашелся, что ему сказать. Где-то глубоко внутри себя, я надеялся услышать от Гекеренвена, что-то оправдывающее его, но так и не услышал. Глупость вообще трудно понять, а если она замешана на слепом фанатизме – то вообще невозможно.

В общем, ничего кроме злости и разочарования визит в застенки инквизиции не принес. Я молча встал и шагнул к порогу.

– Прости… – послышался горячечный шепот за спиной.

«Бог простит…» – про себя ответил я и вышел из камеры.

После короткого разговора с фра Георгом, меня вывели из здания конгрегации через тайный выход.

Оглянувшись по сторонам, набросил капюшон плаща на голову и быстро пошел в стороны рыночной площади.

Трехдневная щетина на лице, слипшиеся в косицы волосы, вытертый до основания шерстяной плащ с капюшоном, короткий полинялый жакет, растянутые шоссы и короткие растоптанные сапоги. На широком поясе подвязана тощая мошна и висит длинный меч с простой гардой. Я вполне смахивал на безземельного обнищавшего дворянчика, так что затеряться в толпе не составило никакого труда.

А через двадцать минут, я уже стоял перед заведением, над входом в которое висела закопченная кривая вывеска с грубо намалеванной на ней бочкой.

Из открытых окон доносился глухой гомон, изредка перемежавшийся гоготом и женскими визгами. Рядом с входной дверью прямо в грязи распластался полуголый грязный мужик в одних шоссах, намертво прижимавший к груди пустую пивную кружку.

Улыбнувшись про себя воспоминаниям из своего недалекого прошлого, я перешагнул через порог. В нос сразу шибануло ядрёным смрадом из смеси запахов прокисшего пива, тухлятины, жареной рыбы и блевотины.

Ряды оплывших сальных свечей на закопченных балках давали больше гари чем света, углы общего зала тонули во мраке. Над потолком клубились клубы чада. Между длинными столами шустро носились дебелые подавальщицы в заляпанных сальными пятнами фартуках, с кружками и немудреными заедками в руках.

Аустерия, сиречь корчма, под незамысловатым названием «Бочка», никогда не входила в перечень престижных заведений Гента. Публика побогаче, не говоря уже о благородном сословии, вряд ли даже догадывалась об ее существовании. Зато «Бочку» с удовольствием посещали самые низы гентского общества, так как здесь за сущие гроши, а зачастую просто в обмен за краденное, можно было вдоволь залиться жиденьким пивом.