Граф Алексей Андреевич Аракчеев

рядовые. Впрочем, несмотря на всю пристрастность произведенного над Евфимовым следствия,

виновность его в деле «возмущения» 2-й гренадерской роты не была доказана, и он был удален из

полка так называемым административным распоряжением. Ни правильного следствия, ни

праведного гласного суда в то время еще не было, и старая пословица: «У сильного всегда

бессильный виноват»xxi[xxi]— ежедневно оправдывалась на деле. <...>

. Бессоновxxi[i]

РАССКАЗЫ ОБ АРАКЧЕЕВЕ

Не прошло еще двадцати лет, как покойный граф A.A. Аракчеев сошел с русской сцены, на которой

играл, помнят многие и знают все, какую роль; и воспоминание о нем если не исчезло, то слабеет

— и заметно. Я говорю о воспоминаниях, сохраняющихся в народе, или, лучше сказать, в

известных классах общества, о действователях современных в их вседневной, закулисной жизни.

Мне кажется, это отнести должно главнейше к тому, что образу своих действий граф Аракчеев, а

следовательно, и современному влиянию, старался всегда по известному для него, вероятно,

расчету придавать характер и выражение официальности, службы, а не своей личности,

исчезавшей как бы в массе приказов, повелений, указов и узаконений, издававшихся и

управлявших царством от Высочайшего имени. Вольно или невольно он редко выступал из этих

границ, по-видимому довольно тесных, и не гонялся за известностию, довольно, впрочем, жалкою,

остроумия, истощаемого в наше время людьми важными в приказах и деловых бумагах. Пример —

учитель не всегда чтим бывает довольно учениками. Аракчеев, сколько помнится, не добивался

гласности, народности, довольно легкой для людей, стоящих на такой заметной для толпы

ступени, и часто приобретаемой удачною выходкою, острым словом, наконец, самою странностию

и причудами. Суворов стал известен большинству русских, по крайней мере своего времени,

прежде всего едва ли не с этой стороны, стороны причуд и странностей, а не своих дарований,

глубоко обдуманных и изумлявших своею быстротою и последствиями, — воинских движений.

Едва ли не большею частию известности своей как чудак, замечательный человек этот обязан

примерным изучением истории его жизни. Современники великого человека прежде всего, может

быть, всегда спрашивают: кто он и что такое! Потомство вопрошает: как, для чего и что он

сделал великого? В этих вопросах заключена жизнь людей, истории принадлежащих. Не таков был

граф Алексей Андреевич. Всегда осторожный, всегда скрывающий глубоко свою мысль и свои

страсти, он не любил около себя шуму и восклицаний, в каком бы они роде ни были.

Поступки его были медленно-тихи, как род и действие пружины необходимой, может быть, все

управляющей, но глубоко сокровенной. Была ли то врожденная или рассчитанная скромность,

склонность к тишине и уединению, размышление души, в себя углубленной, или боязнь ропотной

совести — как знать? Аракчеев не был балагуром и, сколько известно, крепко недолюбливал

людей этого рода, крайне докучающих своим франпарлерствомxxi i[i ], на которое нельзя серьезно

сердиться. Впрочем, с ним и шутить было не совсем удобно или ловко: и все эти умники

тогдашнего времени, не щадившие, как говорится, для острого словца ни матери ни отца,

делались, если верить рассказам, замечательно тупы и теряли дар слова, свыше ниспосланный,

не только в присутствии сурового временщика, но даже при одном его имени. Странно, и здесь

кстати будет, кажется, заметить, что подобные противоречия самим себе господ острословов

встречаются и не раз в истории, — и до сих пор не отмечено в множестве памфлетов и сатир

времен Ришелье и Мазариниxxiv[i i] ни одного с подписью собственного имени автора! Граф

Аракчеев, как рассказывают современники его, не дозволял будто бы никогда гравирования своего

портретаxxv[iv]. В самом деле, редкость их на станциях в трактирах и постоялых дворах {я не видал

ни одного, кроме снятого с мертвого, можно сказать, — на эстампе, изображающем коронование

благополучно царствующего Государя Императора Николая Павловича и супруги его) делает

довольно вероятными подобные рассказы. Несмотря на то, в народной памяти живет холодный и

строгий его образ; эти выразительные, крупные, как бы из камня иссеченные черты лица, седая,

гладко выстриженная голова; гнусливое произношение речи и самая речь грубая, отрывистая,

металлическая. В частых своих путешествиях с нашим ангеломxxvi[v] неразлучный его спутник

аггел xxvii[vi] не старался быть любезным ни с кем и явно говорил неприятные часто вещи как лицам,