Готы

Воины Нарзеса, включая вспомогательные контингенты, присоединившиеся к «ромеям» по пути в Италию, были привычны к южной лихорадке и болотным испарениям – дурному воздуху (лат. – мал ария). Все искатели приключений, способные носить оружие, считавшие «свою головушку – полушкой, да и чужую шейку – копейкой» (как сказали бы наши древнерусские предки), желавшие разгуляться и поживиться в солнечной Италии (видимо, таившей в себе неисчерпаемые богатства, хотя и разоряемой так долго и систематически «своими» и «чужими»), спешили под орлы Нарзеса, чтобы принять участие в его «освободительном походе», – последние недобитые гунны, упомянутые выше лангобарды, герулы-эрулы, гепидские наемники и даже персы, не говоря уже о греках. Все они рвались в бой с Тотилой и на грабеж «счастливой Авзонии».

Готское войско сошлось с «ромейской» армией вторжения в равнинной Умбрии, в 14 километрах от города Нуцерии, под Тагиной[520]. В этих местах каждое местечко – подлинная окаменевшая легенда, хранящая в себе живую память тысячелетий. Неподалеку, на Больсанском озере, кстати говоря, удушили паром в бане злополучную Амаласунту, что и явилось поводом к войне. Однако Тотилу не пугали призраки и духи жертв свершившихся здесь многочисленных убийств, как и воинов, павших здесь в былых сражениях. В описании Прокопия мы, словно наяву, видим Тотилу между двумя рядами войск, стоявших в боевом порядке друг против друга, и нам кажется, что перед нами явился образ средневекового рыцаря, достойный «Хроник» Жана Фруассара[521]. В сверкающих золотом доспехах и шлеме, с развевающимся на копье пурпурными лентами, в царской порфире, Тотила лихо вольтижировал на горячем боевом коне, демонстрируя войскам свое искусство джигитовки (просим прощения у уважаемых читателей за анахронизм, но так будет понятнее). Он скакал на коне по полю, описывая круги, и с юношеской ловкостью то проделывал всевозможные движения, то бросал в воздух копье и ловил его на всем скаку, гордый, молодой, уверенный в победе, пока ему не сообщили о присоединении к готскому войску подкрепления – 2000 отборных воинов, которых он нетерпеливо дожидался, чтобы начать наконец сражение.

Между тем Нарзес, незаметно для Тотилы, перегруппировал свой боевой порядок, усилив фланги «ромейского» войска дополнительными отрядами стрелков из лука. Столь большое число лучников (по 4000 на каждом крыле) указывает на внушительный размер гуннского контингента в составе восточноримской «освободительной» армии. Центр «ромейского» войска, которому предстояло принять на себя главный удар остготов, состоял из лангобардских и герульских «федератов». Вот тебе и «римляне»!

Тотила был молод, исполнен сил, беззаботен и, конечно же, недооценивал противника, если действительно отдал остготам приписывемый ему приказ не применять против «римской» фаланги лук и стрелы. Нарзесу же в год битвы при Тагине исполнилось 72. Он был придворным евнухом, пользовавшимся особым покровительством императрицы Феодоры, жены Юстиниана I Великого, – бесстрастным, хладнокровным и расчетливым, приказавшим своим гуннским «федератам» осыпать готов, бросившихся в рукопашный бой с кличем: «Фрауйя армай!»[522], тучами стрел, пока число усеявших поле сражения остготских трупов не достигло 6000. В былые времена Нарзес бы удостоился за это славы триумфатора. Теперь же все победные лавры получал вечный триумфатор – император романорум, как бы далеко он не находился от поля битвы, выигранной его верноподданными…

Раненый стрелой гунна на восточноримской службе, царь Тотила пытался искать спасения в бегстве, но был настигнут гепидским копьем, вонзившимся ему в спину. Соратники отвезли его в местечко Капра, в нескольких милях[523] от места проигранной готами битвы. Спасения не было. Царь пережил поражение всего на пару часов. У готов даже не осталось времени похоронить его по-царски, с подобающими почестями. Готовясь к дальнейшему бегству, «на ходу», как пишет Грегоровиус, они наспех зарыли труп Тотилы в неприметном месте. Это случилось летом 552 г.

«Если величие героя измеряется множеством препятствий, которые герою приходится преодолеть, или неблагоприятностью судьбы, с которой он должен бороться, то Тотила еще более заслуживает бессмертия, чем Теодорих. Тотила, будучи еще юношей, своей энергией и гением не только восстановил разрушенное государство, но и отстаивал это государство в течение одиннадцати лет, ведя борьбу с Велизарием и войсками Юстиниана. Наконец, если достоинство человека определяется доблестями, облагораживающими душу, то между героями и древности, и последующих времен найдется немного таких, которые были бы равны этому готу великодушием, справедливостью и самообладанием» (Грегоровиус).