Готы

Когда Аларих во главе своих вестготов снова появился в Северной Италии (видимо, в верховьях Савии), вся теплая компания, наверно, горько пожалела, что не может тут же выкопать и оживить необоснованно репрессированного ею Стилихона. Но ни святой водой, ни освященным елеем мертвого военного магистра ей было – увы – не оживить. Военачальники, спешно поставленные Олимпием во главе легионов, могли вызвать у Алариха разве что пренебрежительную усмешку. Вторгшийся в беззащитную Италию восточноримский магистр милитум даже не стал дожидаться вспомогательных войск, которые вел на помощь Алариху из Северной Паннонии его шурин Адольф-Атаульф: чтобы справиться с креатурами Олимпия, вестготскому царю было достаточно его собственного войска. И в самом деле, на всем пути Алариха от Аквилеи вверх по течению Пада, а потом – на юг, он не встречал сопротивления. Все боевые действия, которые ему приходилось вести, сводились к взятию той или другой придорожной римской крепостцы. Только Равенну, надежно спрятанную в сердце малярийных болот, Аларих предпочел не трогать больше из-за угрозы лихорадки, которой опасался сам и от которой не смог бы уберечь свои войска при осаде Равенны, чем из-за невозможности взять болотную твердыню «ветхих римлян» правильной осадой или приступом. Гонорий же со своими «болотными цветами» был от болотной лихорадки будто застрахован.

Между прочим, рядом с Равенной протекает река под небезызвестным названием – Рубикон. Именно Рубикон пересек со своими легионами Гай Юлий Цезарь со словами «якта эст алеа», т. е. «жребий брошен», двинувшись на Рим, чтобы навязать себя сенату в пожизненные диктаторы, превратив Римскую республику в имперню. Ах, если бы великий Цезарь встал из могилы и увидел, как низко пали его венценосные потомки! Но это было невозможно. Да и что бы даже Цезарь смог поделать в этой обстановке?

«Равенна лежит на гладкой равнине, на самом краю Ионийского залива; отделенная от моря расстоянием в две стадии, она, казалось, не могла считаться приморским городом, но в то же время она была недоступна ни для кораблей, ни для пешего войска. Дело в том, что корабли не могут приставать в этом месте к берегу, так как этому мешает само море, образуя мель не меньше чем в тридцать стадий, и хотя плывущим берег тут кажется очень близким, но эта мель ввиду своей величины заставляет их держаться возможно дальше [от берега]. И для пешего войска не представляется никакой возможности подойти к городу: река Пад, которую называют также Эриданом, выходя из пределов кельтов (другое чтение: “с Кельтских гор”) и протекая здесь, равно как и другие судоходные реки вместе с несколькими озерами, окружают этот город водою. Каждый день здесь происходит нечто удивительное: с утра море, образовавши род реки такой длины, сколько может пройти в день человек налегке, вдается заливом в землю и дозволяет в этих местах плыть кораблям посередине материка; поздно вечером оно вновь уничтожает этот залив и во время отлива вместе с собой увлекает всю воду. Так вот те, которые имеют намерение ввезти туда провиант или оттуда вывезти что-либо для продажи или приезжают с какой-либо иной целью, погрузив все это на суда и спустив эти корабли в то место, где обыкновенно образуется пролив, ожидают прилива. И когда он наступает, корабли, быстро поднятые морским приливом, держатся на воде, а находящиеся при них матросы, энергично приступив к делу, оправляются в путь. И это бывает не только здесь, но и по всему этому берегу вплоть до города Аквилеи. Обычно это происходит не всегда одинаково, но при новолунии и ущербе, когда свет луны бывает небольшим, прилив моря бывает несильным, после же первой четверти до полнолуния и далее, вплоть до второй четверти, на ущербе прилив бывает гораздо сильнее» (Прокопий Кесарийский).

В конце 408 г. войско Алариха впервые подступило к стенам «Вечного Града» на Тибре, Ветхого Рима, уже несколько лет лихорадочно восстанавливавшего свои и в самом деле обветшавшие стены и потому бывшего в описываемое время в состоянии кое-как отгородиться ими от готов. Но Аларих не пошел на приступ. Он окружил мегаполис[448] кольцом осады и стал морить Рим голодом. А столичный плебс, разбалованный щедрыми даровыми подачками, голодать давно разучился (предоставив это сомнительное удовольствие обираемому до нитки имперскими налоговиками населению провинций, в первую очередь сельскому). Он и не думал сражаться с врагом на голодный желудок.