Горькая жизнь

Настроение у Хотиева было плохое и предчувствия плохие, ныло сердце, перед глазами плавали неровные серые круги, растворялись в воздухе – Хотиев не спал уже несколько ночей подряд, прикидывал варианты штурма и не мог найти тот, который принес бы ему удачу. И очень жаль, что Гаврилов не был ему сейчас помощником, хотя мужиком оказался толковым – настоящий командир полка, а может быть, даже и дивизии, – вчера вечером зэка Гаврилова подстрелили: попал под автоматную очередь, три пули застряли у него в груди, одна – в животе. Вряд ли Гаврилов доживет до утра. Хотиев ворочался на стылой земле, ощущал, как сквозь телогрейку в тело проникает холод и соображал, как же действовать в предстоящем штурме. Одно было хорошо – все, кто пришел в Воркуту, имели стволы, – вплоть до артиллерии, захваченной по дороге (несколько пушек прикатили с собой) – оружия, в общем, имели достаточно, и запас патронов был приличный. Хоть об этом-то не надо было думать.

Он посылал две группы на аэродром – разведать, понять, есть ли уязвимые места, дырки, в которые можно было бы вколотиться и проникнуть на летное поле, выбить оттуда пехоту, или что там есть – БАО (батальон аэродромного обслуживания), но обе группы вернулись ни с чем. Только потеряли несколько человек убитыми – аэродром находился в плотном пулеметном кольце, не пробиться. Словом, было отчего печалиться.

Смерти Хотиев не боялся. Жаль только, не удастся увидеть родные места, золотистые верхушки гор, замыкающие сочинский горизонт, море, сад свой, в котором росла айва величиной с тыкву, и мать осенью готовила из этих «тыкв» роскошное варенье; прозрачную говорливую речку, в которой руками ловили форель. Жаль, что ничего этого больше не будет.

Что же касается остального, даже собственной жизни, то здесь Хотиев был спокоен: если надо будет умереть, он умрет. Наверное, точно также спокойно умрет и большинство людей, пришедших с ним в Воркуту.

На земле взвихрился холодный ветер, прилетевший издалека – судя по всему, с самого океана, – поднял мелкую жесткую пыль, разный мусор – тряпки, обрывки бумаги, перья, забил Хотиеву глаза. Он отер их рукавом телогрейки, повернулся к Егорунину, лежавшему рядом:

– Неплохо бы бинокль где-нибудь раздобыть.

Бинокль, который имелся у них раньше, был разбит крупнокалиберной пулей, случайно угодившей в него.

– А что! – Егорунин промокнул простуженный нос какой-то смятой серой тряпкой, – похоже, оторвал от старого матраса и теперь использовал вместо платка – кивнул согласно. – Совершим бросок на ту сторону и отнимем. За нами не заржавеет.

В ответ Хотиев тоже кивнул, вновь притиснулся к земле: ему надо было найти выход, которого он не видел, придумать, как взять крайние дома, хотя бы один дом, а дальше он сообразит, как быть. В крайнем случае ему подскажут – опыт уличных боев у большинства фронтовиков имелся…

Лишь на следующий день, когда подоспела пора лечь на дневку, Китаев и магаданский «кум» примерили добытое ночью «партикулярное платье».

Китаев натянул на себя брюки, потом рубашку, которая оказалась сшитой из вискозы – ткани, обладавшей свойствами шелка и приятно, как хлопок, пропускавшей воздух, мягко облегавшей тело, – и почувствовал, что он вот-вот задохнется от прилива какой-то жгучей радости.

Все было понятно – в лагере, на зоне, такую одежду никто не носил – слишком уж хороша! Китаев натянул на рубашку пиджак, пошевелил плечами. Магаданский «кум» не сдержался, поцокал восторженно языком, поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем и произнес только одно слово: «Однако!» Замолчал – больше ничего не смог произнести. – Видать, тоже перехлестнуло дыхание.

Так и молчали несколько минут, пока Китаев не обулся в полуботинки и не притопнул ногами:

– Не ботинки, а картинки, вот какие полботинки, – настроение было такое, что ему захотелось подурачиться. Как школяру, получившему переходящий красный вымпел лучшего ученика класса. – Папе сделали ботинки, не ботинки, а картинки. Папа ходит по избе, бьет мамашу…

– Сплошной восторг, – наконец выдавил из себя магаданский «кум», поспешно развернул свою наволочку и также начал переодеваться. – Ах, какой восторг!

Ну разве могут быть произнесены такие слова в лагере? Там в ходу была совсем другая речь. Магаданский «кум» вертелся как мог, стараясь разглядеть себя со стороны, но если не имеешь зеркала, то собственный затылок вряд ли увидишь; наконец Брыль устал от ненужных потуг и спросил у Китаева:

– Ну как?

Китаев показал ему большой палец:

– На пять! Аттестат с отличием можно выдавать прямо на руки.

Новая одежда преобразила их, сделала людьми. Китаев это почувствовал особенно остро, магаданский «кум» тоже почувствовал. Лица их украсились счастливыми, какими-то неверящими улыбками, фигуры выпрямились, оба они помолодели, хотя после зоны человек не может помолодеть никак – чисто физически организм не позволит.

– Только зачем он мне, этот аттестат?

– Мало ли, – Китаев не удержался от колючего выпада, – пригодится. Можно вместо носового платка использовать, можно в туалете заместо газетки почитать.