Горькая жизнь

Ровно через два дня в штаб Хотиева пришло сообщение, что уголовники были встречены на одной из станций железной дороги. На пристанционной площади оказались призывно распахнуты окна – витрины трех продуктовых магазинов. Для зэков даже наживку специальную поставили: подвесили по сочному свиному окороку, несколько цельных, аппетитных осетров горячего копчения, лаково поблескивающие круги колбас, из загашников достали высокие банки американской ветчины – на яркие заморские этикетки невозможно было не обратить внимание. Такого изобилия зэки не видели никогда в жизни и ревущей лавиной понеслись на витрины магазинов.

Окна витрин неспешно распахнулись, осетры и окорока были отодвинуты в сторону, и в проемах показались угрюмые стволы станковых пулеметов. Всего пулеметов было шесть. Хорошо смазанные, заправленные лентами, с заранее приготовленными раскрытыми патронными коробками, они начали работать слаженно, почти в унисон – выстрелы сливались в один – ну будто песню пели. Мало кто из уголовников остался в живых, человек тридцать только не попали под пулеметы, всех остальных смял свинец. И не просто смял, а рубил людей на куски, – от уголовников только отлетали отрубленные руки, плечи, вырванные пулями бока, ошмотья мяса, срезанные со спины.

Станция была сплошь залита кровью, в крови, как в весенней паводковой воде, плавали щепки, обрывки бумаги, мусор, намокшие тряпки… Страшно было, люди не выходили сутки на улицу, начали выходить лишь когда воздух тамошний перестал пахнуть кровью. А пока пахнул, поезда проносились мимо станции, не останавливаясь, словно бы подстегиваемые страхом. Людей высаживали на разъезде, расположенном в трех километрах от этой станции, и они шли назад пешком, по разбитой, исковерканной канавами дороге.

Впрочем, поезда после «расстрельной» станции далеко не уходили, железнодорожная колея была перекрыта напрочь, мертво, поскольку узловая точка, в свое время специально расширенная, со складами и коммуникациями, с депо, была захвачена людьми Хотиева и Гаврилова, и отбить ее пока никто не пытался.

Разделение восставших зеков не было равноценным – на юг, вслед за дезертирами, положенными на маленькой лесной станции, ушли, в основном, уголовники, «политиков» было немного, да и тех отобрал сам Хотиев, отправил их к Сыктывкару присматривать за уркаганами. Ведь те легко могут устроить какую-нибудь мелкую резню из-за магазинного или складского имущества; чтобы этого не было, рядом будут находиться фронтовики.

«Политики» же двинулись в противоположную сторону, на промышленную Воркуту, где и шахты, набитые людьми, жизнь которых мало чем отличалась от лагерной жизни, имелись, и заводы были, и разные северные конторы, которые назвать благополучными, богатыми никак было нельзя. Страна восстанавливалась после войны, все деньги уходили только на это, быт людей, жизнь их, заботы находились на последнем месте, богачей на Севере не было.

Зэки, шедшие к Сыктывкару, около расстрельной станции остановились. В саму станцию, в жилую часть заходить не стали. Отобрали шестьдесят человек фронтовиков и ночью решили прощупать, что там есть. Может, пулеметы до сих пор охраняют магазины, – тогда ничто не помешает прихватить их – такая техника «южному направлению» никак не помешает.

Станция была пуста, на площади около вокзала горели два тусклых печальных фонаря, свет их был темным, дрожащим, горьким, – неровный свет этот словно бы был памятью о тех, кто принял здесь мученическую смерть. В группе фронтовиков – ее назвали группой разведки – старшим поставили Китаева.

– Надеюсь, лагерь не выбил еще из тебя фронтовые навыки, – сказал ему седой, с жестким худым лицом Перевозчиков.

– Кое-что выбил, кое-что нет, – Китаев неожиданно смущенно приподнял одно плечо – а вдруг он действительно все забыл и максимум, чего в нем осталось – какая-нибудь дурная привычка, – например, привычка стремительно работать ложкой или мочиться в неположенных местах.

Площадка около облупленного, давно не ремонтированного вокзала также была пустынна, мрачна; окно в одном из магазинов было напрочь раскурочено и забито толстыми досками. Китаев поднял руку, предупреждая своих, и осторожно, гася на ходу шаг, чтобы ничего не было слышно, даже писка раздавленного башмаком комара, двинулся к магазину с расколотым окном.

Земля под окном была хорошо зачищена, замыта и сверху аккуратно присыпана желтым речным песком. Следов на присыпке не было – значит, либо ее присыпали совсем недавно, либо перепуганный местный люд, видя, что из земли постоянно проступает кровь, совершает эту операцию часто, ждет, когда кровь высохнет совсем.

Китаев оглядел доски, перекрывшие окно, – шляпки гвоздей были крупные, как гайки, – осмотрел замки, висевшие на двери магазина. Замки – их было два – увесистые, прочные, такие только гранатой брать, – прежде служили каким-нибудь очень богатым купцам, сработаны были надежно. Китаев не стал оставлять следы на песке, по своим же отпечаткам отошел назад, к кустам.