Горькая жизнь

– Ну, есть желающие подойти ко мне ближе? – холодно, продолжая жевать смятыми губами, поинтересовался Савченко, провел стволом винтовки по пространству. Оглядел лица людей, стоявших неподалеку от него.

Среди них были и фронтовики, но ни один фронтовик в лагере не пойдет против другого, даже когда вопрос будет касаться расклада «политики» – уголовники.

– Тогда что я… тогда – ладушки, – мирно, как-то по-домашнему проговорил Савченко и поставил затвор винтовки на предохранитель.

Движение больших толп людей делало, с одной стороны, почти всех безликими – мало кого из знакомых можно было найти в этой «татарской тьме», – а с другой – рождало мятежные новообразования. Так, возник целый полк, созданный частично из самоохранников, не запятнавших себя, и двух сотен примкнувших к ним зэков – в основном из бывших энкаведешников, таких, как магаданский «кум», которых упекли за колючую проволоку ни за что – за косой взгляд на начальника, за анекдот, неосторожно рассказанный на ухо другому энкаведешнику, за поблажку, сделанную группе зеков… Они взяли фуражки, которые не любили, – голубой верх, бордовый околыш, – поотдирали лаковые козырьки и зашвырнули в грязь.

Получились этакие бескозырки, довольно странные, но это были все же настоящие бескозырки. Лаковые ремешки, прикрепленные пуговицами к околышам, тоже посдирали – не нужны они, это не самое лучшее наследие настоящего, уж лучше носить бескозырки, какие носили солдаты времен Кутузова…

А какие лихие победы они одерживали, солдатики те, выжаренные стужей и пеклом, насквозь провяленные ветрами, вымоченные до костей лютыми дождями! Это были настоящие солдаты. Магаданскому «куму» тоже хотелось стать настоящим солдатом. Этим новый полк (а ведь хорошо звучит слово «полк») отличался от других, созданных Гавриловым и Хотиевым. Магаданский «кум» занял в новом «образовании» видное место – стал заместителем командира.

Изменился магаданский «кум», здорово изменился буквально на глазах – то был счастливо воспрянувший либо заново сконструированный человек. «Кум» добыл себе и командирские сапоги, которые до блеска наштукатурил ваксой, найденной в каптерке охранного батальона, и диагоналевые галифе завораживающего синего цвета, и ремень с портупеей, на который повесил кожаную кобуру с пистолетом TT. В общем, не «кум», а настоящий красный командир.

Ему надо было ощутить на себе новую одежду – как она сидит на нем? – а ощутив, малость привыкнуть к ней. ТТ Брыль хорошо знал по Колыме. В Белоруссии, когда он партизанил, попадались разные пистолеты – и немецкие, и бельгийские, и чешские, а вот родных отечественных ТТ (Тульский Токарев) он почти не видел. Они имелись только у командиров. Да и то не у всех.

Ценились, конечно, безотказные немецкие «парабеллумы», их так же, как и ТТ, было мало, и на них обязательно обращали внимание – элегантное было оружие. Особенно любили его эсэсовцы. У эсэсовцев «парабеллумы» были приравнены едва ли не к Железному кресту.

За все время, пока «кум» находился в партизанском отряде, ему только один раз попал в руки «парабеллум» – тусклый, вытертый до основы, с обколотым рустом щечек и еще, как потом оказалось, со сломанным бойком. Боек чинить не стали – себе дороже. Дряхлый эсесовский пистолет, поразмышляв немного, закинули в бучалу – глубокое лесное озеро, в котором жил мордастый, с жидкой бороденкой водяной: пусть тешится, стреляет по карасям.

Нагнувшись, Брыль увидел под ногами мелкий брусничник, невесть как уцелевший, с обезлесевшими веточками листьев и несколькими плотными розовыми ягодами, притуманенными снизу. Лучше брусники на севере ягоды нет. «Кум» нагнулся, подцепил одну ягодку, аккуратно уложил у себя на ладони. Брусника пахла соляркой – любимым напитком дизелей, отработанным маслом, угольным отгаром, сажей, грязью, еще чем-то неприятным – такую бруснику ни одна птица есть не станет.

Он прошел еще метров пятнадцать, замер, прижался плечом к стволу березки. Место здесь было ровное, на редкость сухое – такие сухие места в округе модно было пересчитать по пальцам. Под осинами и березками росла пожухлая летняя трава, над травой темным подбоем поднимались маленькие сосенки. По наблюдениям своим лесным «кум» хорошо знал, что крохотные сосенки без помощи березок и осинок даже с травой, с бурьяном не справятся – бурьян задавит их. А березки с осинами защищают их, помогают выжить.

Мелкие сосенки, которые сейчас видел магаданский «кум», уже, можно сказать, выжили, никакой бурьян не раздавит их и непогода не возьмет их, осталось этому подбою только встать на ноги.

Под прикрытием осинок и берез сосны быстро пойдут в рост, через несколько лет сравняются со своими защитницами, а вот дальше будет происходить нечто печальное – сосны устремятся вверх и закроют своим спасительницам свет. Они просто-напросто забудут про тех, кто защитил их. А без света, без солнечных лучей ни березы, ни осины – не жильцы, очень скоро они загнутся, усохнут, превратятся в обычные кривые сучья. Такова грустная правда жизни.