Горящий лабиринт

Мэг прокралась вперёд. Она любила находиться в гостиной. Не только из-за красивого вида, но и из-за ощущения полированной твердой древесины под босыми ногами — гладкой, прохладной и шелковистой, по которой скользишь, как по настоящему пласту льда. Она любила растения, которые папа держал на полках в гигантских горшках по всей комнате —

кактусы, цветущие десятками цветов, деревья Джошуа, которые формировали живые колонны, поддерживая крышу и разрастаясь по потолку паутиной пушистых ветвей с зелёными колючими гроздями. Мэг была слишком мала, чтобы понять, что деревья Джошуа обычно так не делают. Ей казалось вполне разумным, что растительность сплелась вместе для того, чтобы сформировать дом.

Мэг любила и большой круглый колодец в центре гостиной — папа называл его Цистерной, — огороженный ради безопасности, но чудесный, ведь он охлаждал весь дом и делал это место безопасным и надёжным. Мэг любила скатываться по пандусу и опускать ноги в прохладную воду бассейна на дне, хотя папа всегда говорил: «Не проводи в воде так много времени! Ты можешь превратиться в растение!»

Больше всего она любила большой стол, за которым папа работал. Он представлял собой ствол мескитового дерева, которое росло прямо сквозь пол и погружалось обратно снова, как кольцо морского змея, разбивающего волны, создавая достаточно изгибов, чтобы сформировать части мебели. Верх ствола был гладким и ровным, идеальная рабочая поверхность. Дупла в дереве создавали закутки для хранения. Лиственные веточки изгинались вверх с рабочего стола, создавая рамку для монитора папиного компьютера. Однажды Мэг спросила, не поранил ли он дерево, когда вырезал из него стол, но папа рассмеялся.

— Нет, дорогая, я бы никогда не повредил дерево. Мескит предложила мне создать из себя стол.

Это тоже не казалось необычным для пятилетней Мэг — считать дерево одушевленным, разговаривать с ним, как если бы ты говорил с человеком.

Однако той ночью Мэг не чувствовала прежнего уюта гостиной. Ей не понравилось, как дрожал голос папы. Она дошла до его стола, но вместо обычных пакетов с семенами, рисунков и цветов нашла пачку отпечатанных писем, скрепленных скобами толстых документов и конвертов — все одуванчиково-жёлтого цвета.

Мэг не умела читать, но ей не нравились эти письма. Они казались важными, властными и злыми. Цвет резал глаза. Он не был таким же красивым, как у настоящих одуванчиков.

— Вы не понимаете, — сказал папа по телефону. — Это нечто большее, чем просто работа всей моей жизни. Это века. Тысячелетия работы… Мне все равно, если это звучит безумно. Вы не можете просто…

Он обернулся и замер, увидев Мэг у стола. По лицу папы пробежала дрожь — выражение на нем сменилось со злости на страх, беспокойство, а потом на натянутую улыбку. Он опустил телефон в карман.

— Привет, дорогая, — произнес он, и его голос прозвучал натянуто. — Не можешь уснуть, да? Я тоже.

Он подошел к столу, смахнул одуванчиковые бумаги в дупло и протянул Мэг руку:

— Не хочешь проверить теплицы?

Видение снова изменилось.

Запутанное, отрывистое воспоминание. Мэг была в своем любимом наряде: зеленом платье и желтых леггинсах. Ей это нравилось, потому что папа сказал, что так она выглядит, как ее тепличные друзья, — прекрасным растущим созданием. Она споткнулась на дороге в темноте, следуя за папой, с любимым одеялом в рюкзаке, потому что папа сказал ей, что им нужно спешить. Они взяли только то, что смогли унести.

Они были на полпути к машине, когда Мэг остановилась, заметив горящий в теплицах свет.

— Мэг, — голос ее отца казался таким же надломленным, как куски гравия под их ногами. — Идем же, дорогая.

— А как же Геркулес? — спросила она. — И остальные?

— Мы не можем взять их с собой, — ответил папа, подавив рыдание.

Мэг никогда не слышала раньше, чтобы её отец плакал. Ей показалось, будто земля уходит у нее из-под ног.

— А что насчет волшебных семян? — спросила она. — Мы сможем посадить их… там, куда мы идем?

Идея уйти куда-то казалась невозможной, пугающей. Она не знала другого дома, кроме Эталеса.

— Мы не можем, Мэг, — голос папы звучал так, будто он едва мог говорить. — Они должны расти здесь. И теперь…

Он обернулся посмотреть на дом, вздымающийся на массивных каменных опорах, с окнами, сияющими золотым светом. Но что-то было не так. По склону холма двигались темные фигуры. Люди (или существа, похожие на них), одетые в черное, окружали дом. Еще больше фигур кружились над головами, их крылья закрывали звезды.

Папа схватил ее за руку.

— Нет времени, дорогая. Мы должны идти. Сейчас.

Последнее воспоминание Мэг об Эталесе: она сидит на заднем сидении папиного фургона, вжавшись лицом и ладонями в окно и стараясь как можно дольше удерживать в поле зрения огни дома. Они были лишь на половине пути, когда дом вспыхнул.

Неожиданно вернувшись в реальность, я охнул. Мэг убрала руки с моих запястий.

Я изумленно посмотрел на неё. Моё ощущение реальности пережило такое потрясение, что я побоялся, что свалюсь в земляничную яму.

— Мэг, как тебе?..

Она ковыряла мозоль на ладони.

— Не знаю. Было нужно.