Горящие сады

Это чувство подтвердилось, усилилось, когда однажды осенней, быстро спускавшейся ночью в избе он лежал с легким ознобом. Кутался в шерстяное одеяло, и сын требовательно, властно, так что он, отец, не мог отказаться, поднял из постели и повел наружу смотреть на звездное небо. И там, под холодными звездами осени, когда огромная крыша чернела резким конусом и звезды выплывали, нарождались под кровлей, разноцветно, безмерно сверкали, сын, прижимаясь к отцу, восторженно тянулся к ним своим маленьким бледным лицом, словно обнимал отца, увлекал за собой, отрывал от поблекшей травы, дубовой, переполненной ливнями кадки, устремлял отца за собой в разноцветно-туманный орнамент. И он смирялся, покорялся сыну, следовал его воле и знанию. Отрывались от бренной земли, сын впереди, а он сзади, неслись друг за другом ввысь. Но это будет потом, не сейчас. Теперь же он смотрит в зимнее окно, где у пыльного стекла краснеет крылышко летней бабочки. Дети на снегу перед скульптурой прабабки водят хоровод, выкрикивают, славят своего идола. Настенька коноводит, управляет братьями. Василий схватил Андрюшеньку за руку, тянет за собой, и тот, теряя пеструю варежку, перебирает что есть мочи крохотными валенками, торопится за братом. Что*то их отвлекло. Оставили снеговика, задрали к березе лица. Там, в прозрачных ветвях, сидит, как цветок, снегирь. Снялся, полетел вдоль забора, на кусты соседского дома, и они кинулись его догонять.

Разом опустело и стихло. Снежная баба в очках. На снегу оброненная рукавичка сына. Он смотрит на утоптанный снег, на брошенную рукавичку И думает: этот день не исчезнет. Свернется в свиток и будет лежать в хранилище. И однажды, в минуту печали, он протянет руку, извлечет этот свиток. И опять возникнет белый под березой лужок, снеговик, маленькая пестрая варежка, и он, не усталый, не старый, уповающий, ждущий от жизни великих радостей, смотрит на своих играющих, гомонящих детей.

Бобров услышал налетающий шум мотора. Скользящий удар луча по циновке в окно. Скрип тормозов. Кто*то спрыгнул, прошел и несильно, властно постучал в его дверь. Бобров соскочил босиком, открыл. Били лучами фары. В них клубилась неосевшая пыль. Соломау в военной маскировочной форме стоял на пороге.

— Прости, я разбудил тебя, Карлуш. Я заехал сказать, что утром мы выезжаем. Ты не раздумал? Готов?

— Нет, не раздумал.

— Тогда отдыхай. На рассвете я буду здесь.

Он вскочил в машину, пуская двигатель, поворачивая веер лучей мимо пальмы, холма, в саванну, куда им назавтра предстояло движение.

14

На заре, похожей на бесшумный красно-копотный взрыв, к гостинице подъехал коричнево-зеленый пятнистый «ленд-ровер». В нем сидели солдаты в маскировочных защитных мундирах, одинаковые, плечо к плечу, держали у колен автоматы. Соломау, затянутый в пятнистую форму, с кобурой на бедре, с ремешком фотокамеры, без улыбки цепко пожал Боброву руку. Принял его саквояж, пропуская вперед к водителю. Усаживался рядом, третьим, надавив на него гибким, в длинных мышцах телом. Сзади, в отсеке с солдатами, стояли связанные проволокой канистры с горючим, был приторочен высокий жбан с пресной водой. Сидел, стиснутый солдатами, безоружный африканец в штатском. В багажном отделении у торца Бобров заметил тюк, укутанный прорезиненной тканью, тщательно закрепленный между изношенными автомобильными баллонами.

— Что там? — спросил машинально Бобров.

— Взрывчатка, — ответил тот, делая знак шоферу, пуская вперед «Лендровер».

Машина в развороте попала в выбоину, стукнула амортизаторами. И Бобров, слыша, как лязгнули о пол автоматы и канистры, уже не мог не думать о поклаже в багажнике, зажатой среди изорванных шин.

Промчались по спящему, серо-пыльному городу. Пересекли Лимпопо, красное, как вино, отражение. Врезались в прямое, липко шелестящее шоссе. Заря стояла повсюду, слева, справа. Акации просвечивали зарей, зонтично-плоские, стриженые. Среди них огромные, как каменные бутыли, чернели стволы баобабов.

— Легко меня нашел, Соломау? — спросил Бобров после первых молчаливых минут, распуская в себе узлы напряжения, чувствуя, как они слабеют в соседе.

— По следам, — усмехнулся Соломау, выкладывая на колени фотокамеру. — Мы все оставляем следы.

— Я старался ходить осторожно, не касаясь земли.

— Даже самолеты оставляют следы. Сегодня я надеюсь найти следы самолета. Этот человек мне поможет, — он кивнул назад, и Бобров догадался, что речь идет о штатском, комкающем в руках грязно-белую, видавшую виды панаму. — Он привезет нас в деревню, где живет его родственник, знающий аэродром. Сегодня мы должны найти аэродром. Завтра прилетит самолет.

Он снова напрягся. На лбу его собрались перекрестья и дуги, будто отпечатался план операции. Карты саванны с нанесенным аэродромом подскока.

Заря исчезала и таяла. В деревьях замелькало маленькое колючее солнце. В машину пахнуло дымом. Скользнула у обочины хижина, розовая с задранными рогами корова. Мужчина от порога провожал глазами «лендровер».

— Какие новости в Мапуту? — Бобров дождался, когда карта на лбу Соломау погасла.