Горячие сердца

Как гнали пот с тебя паны и короли,
Как гнали прочь тебя цари с родной земли,
Как родину твою кромсают на куски,
И гибнешь ты с детьми от хищной, злой руки, —
Ты все на суд отдай! На грозный, бурный сход
Иди, ограбленный, закованный народ!

Иногда Миколка давал кому-нибудь из грамотных оставленную солдатом газету.

Тогда долго горела в хате лучина.

На западе, далеко за синими лесами, вставали тяжелые дымы. Там враги жгли белорусские села. Там раздавались стоны расстреливаемых мужиков, насилуемых женщин, плач детей, угоняемых в неволю.

В глухих белорусских деревнях крестьяне по ночам откапывали припрятанное в клунях и стогах оружие. Прежде чем край солнца показывался над далекими синими лесами, едва только розовый отсвет зари ложился на темное зеркало озер, за околицу тянулись мужики. С оружием в руках они уходили на запад. Едва различимые стежки вели к тайным партизанским штабам.

А далеко на востоке была Москва. Там был отец, там была мать. Про Москву рассказывал и солдат. По его словам, там, в далекой Москве, светило яркое солнце революции — Ленин.

От мыслей о Москве на душе делалось легче и светлей.

Каждый шаг по родной стране делал Миколку взрослей. Это были годы великих событий, когда мудростью народа, восставшего на борьбу за свою свободу, были исполнены речи, доходившие до ушей маленького путника.

Чем ближе к Москве, тем яснее становились мысли. Занозой саднила в мозгу забота: что с Федотом, которого немцы заставили гнать стадо на запад? Неужто Миколка никогда больше не увидит милого дружка?.. И радостно теплилась надежда: скоро он встретится с отцом и матерью. Скоро встретит рябого солдата. Мерно поскрипывали постолы, погромыхивала в котомке железная сапожницкая «нога»...

На переломе

По отцовской дорожке

Скоро год, как Миколка в Москве. И зовут его теперь не Миколкой, а Николаем...

Советская власть широко открыла двери школ перед детьми рабочих. Родители Николая хотели определить сына в ученье, но Николай стоял на своем: он, конечно, хотел бы учиться, но так, чтобы одновременно помогать и отцу на работе. Он вел разговор, удивлявший скромного и доброго Франца:

— Вы, папа, зря спорите. Словно сами не знаете: нынче от железной дороги зависит судьба революции.

Франц Гастелло был старый кадровый рабочий и не хуже сына понимал значение транспорта для страны, но он все же с удивлением спросил:

— А при чем тут ты?

Николаю было только тринадцать лет.

Вместо ответа сын ткнул пальцем в строку газеты:

«Каждая пара рабочих рук в тылу — залог победы на фронте».

Николай с такой очевидной гордостью говорил о своих руках рабочего, что Франц только покачал головой:

— Значит, по отцовской дорожке — к вагранке?

То были годы испытаний и напряженной борьбы, выпавших на долю молодой Республики Советов. Много молодежи работало рука об руку со своими отцами и старшими братьями.

Рабочие не удивились, когда в литейной появился юный Гастелло. Николай был мал ростом, щупл на вид, но старательность и смекалка скоро завоевали ему симпатию потомственных пролетариев-казанцев[9] — одного из передовых и самых крепких рабочих отрядов революционной Москвы.

Николай быстро овладел профессией стерженщика. Он стал подбираться поближе к отцу — к самой вагранке. Там гудело ослепительное пламя, и жаркий металл, расплавленный отцом, лился в формы паровозных и вагонных деталей. Николай счищал с горячего металла остатки формовочной земли.

Когда рабочие «шабашили» на обед и доставали из узелков свои четвертушки мякинного хлеба, Николай нередко вынимал из укромного уголка дареную солдатом маленькую гармонику, и в притихшем цехе раздавалась его песня.

— И гармонист же он у тебя, Франц! — говаривали рабочие. — Первый класс!

Гастелло удовлетворенно улыбался. Ему одинаково нравилось, как сын работал и как играл.

Однажды, когда рабочие, старательно подобрав с ладоней последние крошки скромного обеда, начали разбредаться по цехам, неуютным и темным, заваленным грудами хлама и железного лома, Франц сказал:

— А что, товарищи, не разобраться ли нам снова в своем хозяйстве? До того забарахолились, что скоро и повернуться негде будет. Надо бы порядок навести.

Предложение понравилось не всем. Кое-кто ворчал:

— Уже отработали два субботника, хватит...

— И не наше это мастеровое дело — мусор разбирать!..

— Так ведь он же нам работать мешает! — сказал Франц.

— А разве мы теперь не сами себе начальство? — спросил Франц.

— Пусть буржуев нагонят — они разберут...

Неожиданно в разговор вступил Николай:

— А буржуям что? Нам хуже — им приятней.

— Ишь ты, грамотный какой! — сказал старый рабочий и потрепал Николая по вихрам. — Вот ты сам и займись!

— И займусь! — сказал Николай.

Рабочие рассмеялись, но Николай твердо заявил:

— Вот пошабашим в субботу — и займусь!

— Что ж, это правильно, — сказал Франц. — Вместе организуем субботник.