Гордый наш язык…

Вот случай, когда латинское слово не сослужило службы, обычной для политического термина. Общим значением новое слово не покрывает множества частных русских, потому что — не было частных, не было русских, и образа, с каким связали бы внутренний смысл его, также не было. Чуждое, пустое, мертвое слово. Мало слово найти, мало употребить, мало раскрыть в образах на страницах романа — нет за ним реального понятия, и становится оно ненужным. Однако на короткое время и оно оказалось полезным, потому и осталось в истории нашей культурной жизни.

Чужак в разговоре

Иностранное слово перестает быть чужим (варваризмом) в простом разговорном стиле, когда становится всеобщим достоянием, когда впитает в себя смыслы коренных русских слов, обкатается в разговоре, станет необходимым как вода, как воздух.

Вот история нескольких слов, заимствованных давно, в XVIII веке, и тогда же попавших на страницы столичной печати. Многие выражения, сочетания русских слов с иностранными, основанные на эмоции говорящего, были тогда осмеяны и опытными литераторами, и гимназическими наставниками. Однако в наши дни все они будто заново родились: живут и здравствуют как ни в чем не бывало.

Посмотрим, что казалось вульгаризмами критику сто тридцать лет назад и какие замены заимствованным словечкам он предлагал.

«Это идея!» — это мысль (так лучше, вернее по-русски). «Он вибрирует» — он колеблется. «Ему делают рекламу» — воззвание… «Скандальное происшествие» — лучше соблазнительное. «Он симпатизирует вам» — лучше: сочувствует… «Анализирует концепцию» — разбирает творческую мысль… «Дело рискованное» — лучше дело сомнительное. «Шахматные комбинации» — шахматные выкладки… «Приезжают туристы» — прибывают путешественники… «Он сконфузился» — он смутился… «Цивилизованное общество» — просвещенное общество. «Мой оппонент» — противник. «Это иллюзия» — это очарование. «Он находился в экстазе» — в восторженности. «Скандал» — огласка. «Повторила еще энергичнее» — выразительнее. «Хорошие шансы» — большая надежда. «Все это проблематично…» — все это загадочно. «Совершенная некомфортабельность» — неудовлетворительность. «Публика аплодировала» — рукоплескала. «Гарантия» — лучше: ручательство. «Зигзагом раскинутся городские, стены» — почему бы не сказать по-русски: вьюном раскинутся городские стены?

Все эти примеры показывают, что многие выражения, которые в разговорной речи теперь стали общим местом, приходилось отстаивать в журнальной борьбе. Сторонники «чистого языка» видели в них помеху родному языку. Даже бытовые, полностью лишенные политической окраски, слова встречали непонимание. «Охотник за грибами» — выражение, впервые появившееся в переводе одного романа (в июльском номере «Отечественных записок» за 1853 год). И сразу же критик «Москвитянина» начал тяжбу: «Охотник за дичью, за зверями. Охотнику нужны: оружие, знание, разные приемы, отважность, иногда борьба с неприятелем, а на что все это человеку, который собирает грибы?» Убедительно? Очень. Между тем и сегодня говорим мы «охотники за грибами». Слово грибник тогда еще не было известно, только грибница, но — в другом смысле.

Стоит все же признаться, что часто совершенно невозможно решить, пригодится ли нам когда-нибудь иностранное слово, которое мы, по мнению многих, необдуманно, включаем в свой текст.

В 1839 году «Северная пчела» выразила удовлетворение тем, что в бухгалтерском деле вместо дебет и кредит принято в употребление приход и расход; но она же, описывая кондитерские на Невском проспекте, сообщала о новинке: «конфеты в картонажах». Дебет и кредит остались (второе слово в разговорной речи развило много переносных значений, а вот картонажа мы не знаем, говорим о конфетах в коробках, то есть в маленьких короба́х, совершенно по-русски.

Каждый день возникает необходимость так или иначе выразить в неизвестном понятии свое представление о новом, и сегодня у нас уже есть способ сделать это грамотно и почти понятно с первого предъявления: нужно воспользоваться интернациональными корнями хорошо известных слов. Вот два примера прямо из свежих газет: «библиобус доставляет книги на завод»; «особая группа людей, охваченная не автомобилизмом, а, простите, автомобилиозом», — так пишет врач, а в медицинской практике слова с подобным окончанием обозначают названия некоторых болезней.