Гордый наш язык…

Обратим внимание вот на что. Почти все замены французским словам существовали в XIX веке, но все они пришли из церковно-книжного языка. Литературно русскими стали они позже, точнее сказать — проникали из высокой книжности в обычную речь не без воздействия как раз этих французских слов: легкомыслие (или легкоумие) — с 1715 года, скромность — а 1752 года, безмятежность — с 1799 года, безропотность — с 1847 года, сдержанность — с 1869 года, вмешательство — с 1875 года и т. д. Появлялись они поначалу лишь в переводах, особенно — с французского языка, затем попали в частные письма и в бытовые комедии, которые всегда предпочитают разговорные словечки.

Снова и снова замены иностранным словам составлялись из давно известных частей славянских слов — из хладно, из ость или ность, из ство и других. Подобные «искусственные» слова как бы переводят на русский язык проникающие в быт неведомые прежде оттенки понятий. Слова эти могли нравиться или не нравиться, их осуждали или нет, но вдруг в них возникла нужда, понадобились сразу все эти по видимости неуклюжие сложные слова со старинными высокого обличья суффиксами. Радищев и особенно Карамзин в конце XVIII века своим авторитетом осторожно ввели их в литературный оборот, и уже не отдельные словечки такого рода, а все они, весь этот тип слов широко распространился в книжной речи, оттесняя и французские слова, которые они заменяли, и старинные русские, которые некоторое время являлись эквивалентами французских. Так новый способ образования слов на русских корнях создал плотину на пути распространения множества слов иноземного образца; без них в современной речи нам многого бы не хватало.

Трудности возникали при переводе научных терминов. 16 мая 1824 года профессора Московского университета на своем заседании «думали, как перевести originalité — естественность, подлинность, особенность? вместо национальность — народность?» Теперь в язык вошли и оригинальность, и национальность.

Нельзя умолчать и о том, что в те же годы пытались реставрировать и другие старинные слова — опять-таки взамен французских или немецких. Некоторые из них остались в языке — свистопляска, мракобесие. Иные же заимствования все-таки проникли в язык науки как специальные термины, потому что ничего образновыразительного тут не полагалось, следовательно, не нужно было и заменять их русским словом.

«Затем идет длинный спор о слове spontané и о том, можно ли его переводить словом произвольный. При этом оба противника ссылаются на лексиконы» — так описывается научный диспут в Петербургском университете полвека спустя. Конечный результат тот же: слово спонтанный осталось даже в популярных словарях: возникающий вследствие внутренних причин, без воздействия извне. Это термин (в словаре и помечено: книжн.), который в разговорной речи свободно можно заменить каким-то близким по смыслу русским словом.

В мемуарах Д. Свербеева читаем: «Обруселое слово кучер есть немецкое, хотя многие этого уже не подозревают, а еще большее число людей даже грамотных не знают и того, каким русским словом назывались у нас кучера в допетровское время, а ведь они как-нибудь должны же были называться! Из этого следует, что мы по необходимости употребляем иностранные слова, усваивая их понятиям, прежде у нас небывалым». Очень верное замечание. Да, те, кто вообще не признает иностранных слов, изумились бы, узнав, что многие «исконно русские слова» на самом деле заимствованы.

В свое время спорили о том, как назвать горизонт, — это греческое слово как-то не нравилось, несмотря на авторитет М. В. Ломоносова, признавшего его. Предлагали окоём — не привилось. Не утвердились в языке и предложенные В. И. Далем овид, видки, озор.

Уже по русской словесной модели, как кругозор, в значении горизонт, слово стало известно в знаменитом «Письмовнике» Курганова (1790), по которому многие поколения русских людей учились писать письма и вести корреспонденцию; принял это слово и Даль. Но только в 30-е годы XIX века слово получило переносные значения; стали говорить об умственном кругозоре, то есть об объеме и широте интересов, познания, которые выделяют того или иного человека.

Долгое время слово это почиталось книжным, но в наше время толковые словари уже убрали ограничительные пометы, и стало слово кругозор обычным, всем ясным литературным словом, и существует оно только в своем переносном значении, став совершенно русским; ведь «место занято» — есть слово горизонт, при надобности писатели поминают и окоём. Необходимость в разных словах определяется не только стилистическим их разнообразием, есть ведь и различие в смысле. Кругозор — у человека, горизонт же — вне человека, вокруг него. И в этом случае субъективное представление о мире и реальность этого мира разведены в противопоставлении разных слов.