Читаем Гордый наш язык… полностью

Таково слово машина, более двух тысяч лет является оно международным обозначением орудия, приспособления для каких-то дел, для производства. Греческий по происхождению корень давно обернулся латинским словом и пошел гулять по свету. Мы получили его в петровские времена одновременно через немецкий, польский и французский языки, а оттого и произносили по-разному. Еще Ломоносов по-ученому выражался латинским термином махина, но немецкое и французское машина возобладало. Сохранилась и махина — нечто огромное, а от этого корня и махинация — сначала была машинация (заговор, навет), так в словарях 60-х годов XIX века; это слово вошло в оборот с развитием капитализма. Механика и механизм того же происхождения. Переносные значения получило и исходное слово — машина. Уже в пушкинские времена стали отвлеченно говорить о государственной машине; тогда же появились и определения:

«Он подал руку ей.

Печально (как говорится — машинально)

Татьяна молча оперлась…»

Появление переносных значений у какого-то слова доказывает его укоренение в русском языке, но дело было не только в этом. Всякое новое приспособление, какое бы ни появлялось, русские всегда поначалу называли общим словом машина. В просторечии машиной последовательно, по мере их появления, назвали паровоз (а потом и пароход), механический органчик в трактире, автомобиль, велосипед, самолет и т. д. Фотоаппарат в 60-е годы называют машиной для снимания портретов, в начале XX века — пишущая машина или просто машина (у журналистов и писателей), но то же слово употребляли и работники других профессий: у каждой из них была своя машина. Со временем те, что помельче, по-русски стали называть с уменьшительным суффиксом: машинка.

Поезд упорно величали машиной до конца XIX века, причем люди весьма культурные: Кропоткин, Шелгунов, Достоевский. Правда, Достоевский, когда нужно, использовал и простонародное чугунка: «Я разумею дорогу паровую, чугунку». Также и П. Кропоткин записывал в свой дневник в 1862 году: «Крестьяне косят и все смотрят на диво — на чугунку, на печку, как они называли локомотив».

Очередным дивом стал автомобиль, который тоже как только не называли: мотор, авто, механика, — в зависимости от того, кто на нем ездил, кто его водил, а кто дивился со стороны. Но со временем и этот вид транспорта стал просто машиной.

Одновременно с тем росло, становясь собирательным, и самое общее, исходное для слова, значение; в 80-е годы его обозначил П. Кропоткин: «В современных фабриках машина убивает личность работника. Он превращается в пожизненного раба известной машины».

Вот какие удачные бывают заимствования: хороший образец для новых! Слово стало некой словесной оболочкой, семантически «выпотрошенной» веками ее Использования. От стенобитной машины средних веков до современного лайнера. Но общий для всех именований образ: приспособление — сохраняется прочно.

То же свойственно и некоторым отвлеченным словам. Естественный — древнее славянское слово (составлено по образцу греческого; естество известно с X века), но, как и машина, постоянно изменяло свой смысл, наполняясь самыми разными значениями, иногда совершенно противоположными. А как сегодня уточним его мы? Натуральный? Нормальный? Теперь мы не очень-то жалуем эти производные от натура и норма. Природный? Тоже не очень хорошо: природа — не естество, не суть, не потаенный смысл сущего. Естественный — это еще и хороший, бесспорный, желательный, справедливый, законный; именно такими значениями со временем обросло поначалу «пустое» по смыслу и слишком общее слово. Настолько общее, что спокойно впитывало в себя все новые признаки и оттенки нормального и натурального. Естественный в современном понимании появился лишь с возникновением своей противоположности: искусственный. Естественный утрачивает теперь оценочные свои оттенки, не значит просто хороший, законный и т. д., как сто лет назад. Естественный обязан собственному ходу развития, себе самому. Оттолкнувшись от смысла чужого слова и ему намеренно противопоставляясь, как бы светя отраженным светом, и русское слово вдруг на глазах развернулось как новое слово. Естественный — противоположность искусственного, и тогда все становится ясным: обычный. Слово то же, да смысл иной. Тот, который нам нужен сегодня.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки