Гордый наш язык…

Но как бы ни ширилось познание, в центре человеческой мысли как масштаб всегда находится самое важное — средний член классификации, в нашем случае цветы, травы, ягоды. Еще замечательный и тонкий наблюдатель И. М. Сеченов заметил: «Маленькому ребенку какой породы дерево ни покажи, обо всем он скажет — дерево». Наша мысль как бы «привязана» к среднему члену классификации. Не родовое понятие о «растении», но и не конкретно дуб, береза, сосна и так далее, а — дерево. При необходимости от этого промежуточного звена легко идти вверх, к родовому понятию «растение», но и вниз — к частным видам всякого «дерева». Вот почему для речи так важна деталь, то есть признак, по которому в мысли строится вычленение предмета из многих ему подобных, из всего остального. Деталь, а не подробность, которая, наоборот, подавляет возникшую мысль ненужной пока конкретностью бытия. Научность термина слишком абстрактна, конкретность ощущения слишком мелка. Индивидуально нужным остается «среднее» — образ, но образ общий, который выражает не только ваше, но и народное представление о предмете.

Так всегда нужен и термин — обычно иностранное слово, и конкретности обозначений тоже нужны, но сущностью, ядром нашей мысли остается глубокое по значению, коренное русское слово, в котором не только смысл, но и заветный образ.

Патриот родины

Сегодня спортивный комментатор может сказать: «Спортсмены обменялись памятными сувенирами», а художник спокойно употребит сочетание внутренний интерьер. В объявлениях мы встречаем прейскурант цен, совсем недавно появилась и служба сервиса. Все это, если вдуматься, странно, потому что французское слово сувенир значит подарок на память, французское интерьер — это внутренний, немецкое прейскурант — справочник цен и т. д. Часто употребляют столь же странные сочетания: главный лейтмотив — хотя немецкое лейтмотив и значит ведущий мотив; адрес местожительства — хотя французское адрес и значит местожительство; личная автобиография — хотя греческое автобиография и есть своя биография; коллега по профессии — хотя латинское слово коллега и есть товарищ по профессии. Эти сочетания кажутся безграмотными, потому что представляют собою как бы «удвоенный» перевод иностранного слова на русский язык — само это слово при русском эквиваленте.

Странность сочетаний обнаружить просто: все они заменяются русским выражением, не утрачивая смысла: памятный подарок, внутреннее оформление, ценник, служба быта, главный напев, местожительство.

«Удвоение» слов издавна характерно для русского литературного языка. Этим немудреным способом новое слово как бы вводится в обиход, к нему постепенно привыкают даже люди, знающие языки, — с помощью знакомых словесных «подпорок». Так и слово форма когда-то было чужим, но когда это латинское слово в петровские времена вошло в наш язык в Петербурге, его долгое время употребляли в сочетании с русскими однозначными словами образ или вид — чтобы приучить русскую публику к новому понятию. Но как только форма развила свои собственные значения и слово стало употребляться все шире в сочетании с другими русскими словами, эти «подпорки» оказались излишними; сегодня и оформление мы признаем совершенно русским словом, хотя разговорного русского по происхождению в нем ничего нет, даже суффикс книжный. Значит, признавая, что «удвоение» иностранного слова в разговорной речи является безграмотным, мы должны различать, где нарушение литературного языка, а где простейший прием мысли, вводящей в нашу речь новый термин. И окажется, что, хотя такие сочетания не литературны, как факт речевого обихода они устойчивы, в русском языке существуют много столетий, снова и снова порождая свежие ряды «тавтологий» такого рода. Стыд и срам того же происхождения: народное слово стыд вводит в живую речь книжный славянизм срам. А как же? Другое дело, что современному читателю, начитанному и грамотному, подобный способ «вводки» иноземного слова кажется ненужным, бессмысленным, поскольку всегда ясно значение поясняемого слова. Отсюда и возникают все недоумения, возражения и поправки.