Я недолго прожил в Хертфордшире, когда заметил вместе с остальным моим окружением, что Бингли при всем обилии хорошеньких юных леди в тех местах отдает явное свое предпочтение вашей сестре. Но до самого рокового вечера, когда он устроил бал в своем доме, я не придавал его вниманию к ней сколько-нибудь серьезного значения – мне и раньше доводилось становиться свидетелем многочисленных его влюбленностей. Но на том балу, когда я имел честь танцевать с вами, я впервые осознал из слов сэра Уильяма Лукаса, что повышенное внимание Бингли к вашей сестре породило всеобщее предположение о близости их помолвки. Он говорил об этом так решительно, что создавалось впечатление, будто осталось лишь узнать день, в который произойдет сие событие. С того самого момента я уже не спускал глаз со своего друга и вскоре заметил, что его привязанность к мисс Беннет значительно превосходит все, виденное мною раньше. Наблюдал я и за вашей сестрой. Ее взгляд и манеры казались открытыми и приветливыми и не отличались от тех, что я замечал в ней и раньше, но я не нашел в них даже тени той страсти, что в друге была мне столь очевидна. Домыслы сэра Уильяма я списал тогда на обычные бальные сплетни, утвердившись в мыслях о том, что, хотя сестра ваша и принимает любезности Бингли весьма благосклонно, она все же ни в коей мере не поощряет развитие более тесной связи и более страстных чувств. Если бы вы тогда не допустили ошибку, нынче заблуждался бы я; и, учитывая то, что свою сестру вы знаете так хорошо, как никто другой, такое предположение обретает вполне реальный шанс превратиться в уверенность; и тогда отказ ваш не был бы так проникнут жестокостью, потому что я, скорее всего, пребывал бы в полном неведении всей подоплеки того, что случилось бы, не распорядись судьба иначе. Но я не стану углубляться в мысли о том, что безмятежность и спокойствие вашей сестры были таковы, что даже самый придирчивый наблюдатель убедился бы в том, что, как ни очарователен ее характер, как она ни мила, сердце ее разбудить весьма нелегко. Признаюсь вам откровенно: сам я страстно желал поверить в ее равнодушие. Однако сразу же признаюсь и в том, что обычно на решения мои не в силах повлиять ни страхи, ни надежды, ни желания; и я не верил в ее равнодушие, потому что сам этого хотел, сам верил тому, чего не было, в необъяснимом и неразумном порыве. Возражения мои против их союза тогда уже не ограничивались теми, что вчера вечером прозвучали у вас в гостиной, когда я, оставив в стороне чувства, поведал вам о собственных моих сомнениях – нужда в связях стала бы одинаковым злом как для Бингли, так и для меня. Для того, чтобы назвать их брак мезальянсом, были и другие причины; причины, которые остаются актуальными и по сию пору и на которые я решился закрыть глаза, потому что в тот момент меня лично они не касались. Считаю необходимым хотя бы вкратце изложить вам все то, что смутило и огорчило меня тогда. Положение вашей семьи, – бесспорно, далеко не блестящее, – не шло ни в какое сравнение с общей жаждой наживы, постоянно вылезавшей на поверхность и выдававшей свое присутствие как в речах ваших младших сестер, так и в словах вашей матери и даже отца. Простите меня. Мне действительно больно говорить вам об этих вещах. Но оставим в стороне просчеты вашей родни и неудовольствие, вызванное моими словами о ней, и попробуем найти что-нибудь способное вас утешить. К глубочайшей моей радости, вы во всей этой неприглядной истории ни единым словом не вызвали моего негодования, в полной мере обрушившегося на голову вашей старшей сестры. Мне остается только уверить вас, что именно в тот вечер я окончательно утвердился в своих выводах о роли каждого в представшей предо мной комедии и именно тогда я окончательно счел своим долгом уберечь друга от связи, грозившей вылиться в крайне нежелательный брак.
