«Не смущайтесь, мадам, приступая к моему письму: в нем нет повтора тех чувств и предложений, что вызвали в вас так много отвращения накануне. Я пишу вам безо всякого желания продлить страдание и гнев и не обманываю себя, питая бесплодные надежды на наше с вами счастье рядом друг с другом. Сказанное обоими вчера забудется, боюсь, нескоро. Сама попытка сесть за это письмо, с точки зрения благоразумия, должна была быть отвергнута и оставлена, если бы не моя совесть, которая требует, чтобы строки, лежащие перед вами, были написаны и прочитаны. А посему простите мне вольность настаивать на вашем внимании. От вашего сердца я пощады не жду, но взываю к справедливости и доле сочувствия.
Два обвинения разного свойства и уж совершенно различной тяжести швырнули вы мне вчера в лицо. Первое относилось к моей роли в разлуке (давайте ненадолго оставим в стороне наши с вами чувства!) мистера Бингли с вашей сестрой; второе касалось того, что, вопреки справедливым требованиям, вопреки чести и человечности, я разорил мистера Уикема и разрушил все его ожидания и надежды, связанные с получением наследства, то есть намеренно и осознанно выкинул из сердца друга юности, любимца своего отца, которому, кроме как на наше покровительство, надеяться было не на что, который вырос в расчете на наше милосердие и жестокая судьба которого не идет по тяжести обвинения ни в какое сравнение с разлукой Бингли и мисс Беннет, последствия коей – вопрос лишь нескольких недель или месяцев. Однако отныне я надеюсь на то, что обвинения ваши по этому поводу, брошенные мне столь легко и жестоко, будут с меня сняты, когда вы узнаете истинные причины моего поступка. Если во время изложения я по необходимости допущу упоминание чувств, оскорбительных вашему сердцу, мне остается только заранее попросить у вас прощения. Я не в силах противиться необходимости, а затяжные извинения превратят мою исповедь в глупость.