Горбовский

Ночью Марине не спалось. Она бредила образами погибших жены и сына Горбовского, мучилась, ворочалась и старалась наладить дыхание. Она ощущала себя облитой грязной водой и понимала, что это чувство не пройдет, пока она хотя бы не увидит Льва Семеновича, хотя бы глазами не вымолит его прощения и не выскажет свои соболезнования. Наутро все было окончательно решено, ждать дольше было невыносимо. Несмотря на запрет появляться в НИИ, Спицына отправилась туда на следующий день после визита Гордеева.

Институт успел измениться, но сотрудники остались прежними, знакомыми, родными. По коридорам метались озадаченные работой, в крайней степени напряжения лица ученых, для которых их дело – самое главное и самое интересное в жизни. Спицыну почти никто не замечал, но не со зла и не от пренебрежения, а от сосредоточенности на иных вещах. Оказавшись в НИИ, Марина прослезилась от счастья. Для нее много значило вновь ощущать себя изнутри этого огромного механизма. Самого важного механизма в мире – средоточия любви к труду, моральной чистоты, развитого интеллекта, страсти к своей профессии.

С появлением Марины в лаборатории вирусологии всем пришлось сразу же оставить работу. Усатый седой Пшежень обнял ее, как внучку, прижал к себе, погладил по голове. Тойво слегка поклонился, и его узенькие глаза сияли от счастья, словно он смотрел на цветущую сакуру. Гордеев и Гаев тоже были рады, осыпали девушку вопросами, но никто не спросил ее, зачем она пришла, если ей запрещено. Все это и так понимали.

– Он на складе, собирает новый микроскоп, – сказал Пшежень серьезно, без улыбки. – Сходи к нему, уверен, вам есть, о чем поговорить.

Марина кивнула и пошла. Она понимала, что им никто не будет мешать. И вдруг не на шутку разволновалась.

Действительно, Горбовский возился на складе – на большом столе были разложены крупные и мелкие детали, лежал длинный мятый лист инструкции, стояла кружка чая, наполовину пустая. Сборка агрегата была в самом разгаре. Войдя, Марина прикрыла за собой дверь и сиротливо осталась стоять у входа. Ей хватило половины секунды, чтобы по-женски окинуть Льва Семеновича, склонившегося над столом, цепким взглядом, и понять, что он совершенно изменился в ее глазах. Теперь это был высокий мужчина хорошего сложения, с жесткой и угрюмой внешностью, но все же с неким проблеском жизни, чувства, человечности на лице.

– Марина? – спросил он удивленно, когда заметил ее, и замер с металлической деталью в руках.

Он выглядел устало, измученно. Он сутулился и почти валился с ног, но он работал. Спицыной показался странным его тон, его взгляд, как и то, что он назвал ее не по фамилии. Все в Горбовском стало другим, понятным и близким.

– Лев Семенович, – сказала Марина и решила выиграть время, пока подойдет к столу. Но, оказавшись с ним рядом, она поняла, что все слова выветрились из ее головы. Да еще и Горбовский, нахмуренный и недоумевающий, теперь был слишком близко. Зачем же она здесь?..

– Зачем ты пришла? – спросил Горбовский прямо.

Его жесткие черты лица смягчились, глаза потеряли былое выражение, но все еще сияли, источая вокруг себя бархатный синий мрак. Оттенок стали пропал из них, и даже губы были расслаблены, а не сжаты в тонкую полосу, напоминающую лезвие. Да и сам тон голоса показался слишком мягким, без обвинения, без претензии.

– Я хочу узнать, когда мне можно будет продолжить практику, если это возможно, конечно, после инцидента.

– Думаю, на практику тебе больше ходить не придется, но мы что-нибудь придумаем, чтобы закрыть ее досрочно.

– Почему именно так?

– Видишь ли, сейчас в институте начнутся дела государственной важности, так что нечего тебе будет здесь делать. Во-первых, это не твоя компетенция, во-вторых, ученым будет не до практикантов.

– Значит, кончилась моя практика…

– Кончилась, Марина, – он особым тоном выделил ее имя, и особым взглядом посмотрел на нее сверху вниз. – Возвращайтесь домой, с Вами свяжутся. После придете за документами, когда все будет готово. Я распоряжусь лично.

Сказав это, Горбовский отвернулся от девушки и вернулся к прежнему занятию, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Но Спицына не собиралась заканчивать разговор так быстро. Все, что она сказала пока что – было лишь подготовкой к самому главному.

– Лев Семенович, как Вы себя чувствуете? Ну, после того случая?.. – сказала она и больно прикусила нижнюю губу, глядя в белое плечо выше уровня своего лица.

Горбовский повернул голову, посмотрел на нее, увидел опущенные глаза, перевел взгляд на ее нервно сжатые губы. Он стал догадываться – она хочет что-то сказать ему и смущается, боится.

– Я в порядке, Спицына, – грубо ответил он. – Что Вам нужно, говорите сразу.

– Я хочу… хочу… попросить у Вас… прощения.

– Прощения? Говорите громче. За что?

– За то, что высказала Вам в тот вечер, когда Вы не разрешили мне остаться в лаборатории на ночь.

– А что же случилось, изменили свое мнение? – устало усмехнулся вирусолог, понимая, что он и сам изменил к этой девушке отношение, но вот прощения просить ни за что не будет.