Горбовский

«Он не отнял руки, когда я коснулась его. Он был в здравом уме. Он единственный не пребывал в шоке от происходящего, не поддался панике, страху. Неужели между нами все так радикально изменилось? Почему меня спас именно он? Не может быть, чтобы, услышав предупреждение по репродуктору, он кинулся за мной. Ведь именно он послал меня отнести те злополучные документы. Возможно ли, чтобы он настолько испугался за мою жизнь, чтобы поставить под угрозу свою собственную?»

Такие мысли будоражили, от них по телу разливалось тепло и сладость. А еще – необъяснимо светлое предчувствие. Невозможно было не думать о Горбовском после подобного. Он стал ее кумиром, ее иконой. Это человек, на которого нужно равняться всем, теперь в этом не осталось никаких сомнений. Марина перебирала в уме все положительные качества людей, которые только знает, и – странное дело – теперь все они подходили под образ Льва Семеновича, а все негативное, что исходило от него ранее, совершенно потеряло значение на фоне приобретенного сияющего ореола.

Практикантка вспоминала, как Гордеев несколько раз пытался убедить ее в том, что Горбовский – хороший человек, и как она этому не верила, как насмехалась над таким неправдоподобным утверждением, как глупо оно для нее звучало. Сейчас ей хотелось ударить себя по лицу. Насколько же слепа, насколько глупа была она раньше. Лев Семенович, не раздумывая, кинулся спасать ее, и если бы не он, Марина была бы… мертва. Как просто, как все просто. Жив – мертв. Добрый – злой. Хороший – плохой. Виновный – невинный. Жаль, что в человеческой жизни всегда найдется и третье, и четвертое звено… Жизнь проста и сложна одновременно, в этом ее суть и загадка.

Гордеев позвонил Марине и предложил приехать к ней домой по собственной инициативе. Спицына хоть и удивилась, но возражений не имела. Не все ведь можно обсудить по телефону, а знать подробности хотелось уже невыносимо. Александр Данилович приехал вечером. Шел дождь, и пришлось посидеть в его машине.

– Да я вот, собственно, запарился от всей этой кутерьмы. Голова трещит, – ничтоже сумняшеся заговорил Гордеев и для наглядности с силой протер глаза кулаками. – Только и делаешь, что по допросам бегаешь. И каждый раз – все заново, все одно и то же. Насточертело уже. Слава богу, Горбовский приказал тебя во все это не впутывать.

– Горбовский? – удивленно прищурилась Спицына.

– А то кто же? – передразнил ее Гордеев. – Они с Пшежнем держали совет, и Горбовский строго-настрого запретил, чтобы тебя вмешивали.

– Почему? Ведь я чуть ли не самое главное действующее лицо в произошедшем… Не помешает ли это достоверности следствия?

– Ты же не видела, как вырвался подопытный, как умер Стивенсон, как вообще все случилось. Так что – нет. Зато твои нервы и психическое здоровье это очень даже сохранит, поверь мне. Лев Семенович об этом и заботится.

– Не знаю, радоваться мне или плакать. Всю неделю живу как в колодце.

– Я поэтому и приехал. Все по тебе соскучились, все измотались в край… Я как кожей ощутил – нельзя тебя больше держать в неведении, предел. Ну, и позвонил.

– Соскучились? По мне? Правда?

– А как иначе, Мариночка. Как-никак, ты стала частью коллектива. Все шлют тебе большой и пламенный, спрашивают, как ты тут?

«И Лев Семенович тоже?» – хотелось спросить ей, но она сдержалась.

– Я в норме, что мне будет? Так что же, как обстоят дела?

– Уфффф… не знаю, с чего и начать… Семье Стивенсона выплатили компенсацию, виновных нашли и оштрафовали, кое-кого отстранили, но ты не знаешь этих людей. Борис Иванович тоже оштрафован, причем крупно. Это происшествие внесли в его личное дело сидящие выше дядечки. Так что, можно сказать, начальник наш опозорен. Хотя, как обычно, виноват далеко не он. Кстати, среди виновных и сам Гектор, но о мертвых либо хорошо, либо ничего. Помнишь, незадолго до ЧП началась по НИИ суматоха? В тот день стали известны кое-какие новости, не совсем чтобы хорошего плана, поэтому разглашать их нельзя. Так вот. Тогда и началась вся эта путаница с подопытными, безалаберность и прочая. И вот к чему приводит реорганизация любого НИИ – к таким вот трагедиями. Мда, – Гордеев замолк и задумался. Марина не мешала ему, понимая, что он еще не все сказал. – А знаешь, я тогда не на шутку за тебя испугался. И за Льва тоже. Отпускать его не хотел, да ведь разве его удержишь, если он что-то решил? Не знаю, кто способен отдавать приказы самому Горбовскому! Без начальства человек живет, воистину. Никто ему не указ. Услышал, что подопытный сбежал, тут же за транквилизатор – и ходу! И нам говорит, чтобы на месте оставались. Ты не против, если я закурю? Как вспомню, так глаз дергается, – Гордеев обстоятельно закурил, приоткрыл окошко и выдыхал дым на улицу, чтобы не рассеивать его по салону.

– Такое из памяти не стирается. Сама всю неделю вспоминаю.