Голубка

— Росла, росла, вернулся: в первом классе. Другой раз приехал: в четвертом. «Неужели в четвертом?» А мне говорят: «В пятом она». Не успел оглянуться, институт кончает. Что-то там мыслит, соображает, на стройку собирается ехать. «Чего тебе,— спрашиваю,— в Москве не живется? Люди сюда рвутся, все удобства. Мать-отец за тебя потрудились, чтобы могла в удобствах жить!» Нет, поехала, хочет попробовать, почем фунт черемши. Ладно, думаю, езжай, пообдерешься, приедешь обратно. В Москву все возвращаются. Так нет, теперь свадьба, и муж такой же босяк...

Он посмотрел будто бы презрительно на Виктора. Но кто знал Голубева, понял бы, что он не ругал дочь, а хвалил ее, так же как и ее мужа.

— Василий Иванович, посмотри в окно, это место узнаешь?

Голубев посмотрел в окно и сказал:

— А как же, «слепая кишка»! А вот «вшивая горка». Нюра, это «вшивая горка», тут у нас все грузы застревали. Грязища, а под горкой ключи с чистой водой. Сутки провоюем, машины вытянем и этой водой на радостях спирт разведем, а?

— Хороша была водица! — крякнул Елинсон.

На аэродром приехали за четверть часа до отлета. Все вещи погрузить не удалось. Самолет был маленький, двухместный ЯК-12, груза разрешалось брать только тридцать килограммов.

Анна Ивановна сердилась, спорила с диспетчером. Она говорила:

— Ну, платья, костюм ладно, а как я полечу без матраца и одеяла, вы понимаете?

— Понимаем, но не можем,— отвечала диспетчер, молодая совсем девушка.

— Рувим Моисеевич, ну вы хоть объясните ей, ведь в тайге никто нам не приготовил постелей!

Вещи пришлось им оставить в багажном, Виктор помог отнести и сдать.

— Деньги берут, как за заправдашний, а тут фанера и холод лютый,— говорила Анна Ивановна, залезая первой в кабину и кладя банку с вареньем на колени.

Ее сразу утешила мысль, что она все-таки обманула диспетчера и провезет сверх нормы эти четыре килограмма варенья.

Сели Голубев и пилот, самолет сильно затрещал, поднял за собой вихрь снега. Он покатился по аэродрому и сразу взлетел.

Пилот сделал вираж над Ангарой и взял курс на Соколовку.

Глава седьмая

Женя встретила Виктора возбужденная:

— А у нас будет квартира!

Оказалось, квартира не квартира, а комната, впрочем, не совсем комната, так — каморка, которая, впрочем, и не жилая, телефонная каморка. Дежурка.

Позвонил Юрочка Николаевич и сообщил, что в ней раньше жила техничка, теперь собираются поставить телефон, но сегодня техничка уехала, и там никого нет.

— Мамочка,— воскликнул Елинсон, присутствовавший при разговоре,— хватайте, это дворец, а не комната, четыре с половиной метра! И послушайте старого, контуженного жизнью еврея, он что-то смыслит в вопросах бытоустройства. Ни один начальник вам лучшего не предложит. Лучше жилья вы до самого Иркутска сейчас не найдете, потому что у нас в Ярске первое место в мире по рождаемости детей...

— У нас здесь первое место в мире по рождаемости начальников,— сказала Женя.

— Но ведь нас могут выселить?— спросил с сомнением Виктор.— Ведь это нечестно?

— Мамочка, он еще думает! — заохал, запричитал Елинсон, схватываясь за голову.— Он еще хочет по совести получить в Ярске квартиру!

— Рувим Моисеевич,— сказала Женя.— Но ведь они правда начнут выселять?

— Это они, а вы на что? Ставьте кровать, запаситесь продуктами по программе атомной тревоги... Вон мамочка вам завернула закуску, которая осталась от вечера. И сидите, не открывайте, если даже потребует министр строительства гидростанций! Но он не будет требовать, уверяю вас.

Они доехали на автобусе до девятнадцатого общежития и вошли в подъезд.

В коридоре первого этажа было пусто, только из одной комнаты доносился то ли крик, то ли пение. Кто-то свирепо выводил Гимн демократической молодежи мира.

Появилась огромная тетка в косынке, в валенках. Она грохнула по двери кулаком, предупредила:

— Замолкни, Мезозой! А то я тебе руки-ноги повыдергаю. Понял? Замолкни и дрыхни!

За дверью стало тихо. Должно быть, там соображали, насколько реальна угроза.

Но вновь завопили:

— Тетка Матрена! Они заперли меня, а ключ унесли. А я перетерпел по нужде, тетка Матрена! Я кричу для ослабления внутримышечного давления!

Они разыскали узкую, с окошечком дежурку, в которой стояла еще пустая койка и две тумбочки — все, что могло здесь поместиться. На полу валялись обрывки газет, висел на шнуре репродуктор.

Женя села на тумбочку, а Виктор на кровать.

Оба молчали, разглядывая комнату и друг друга, и каждый хорошо понимал, что думает другой.

Виктор вспомнил, как Голубев назвал их сегодня босяками. А вот уже и не босяки. Комната, четыре стены, он дотронулся, и рука стала белой.

— И окно есть! — сказала Женя.

— И потолок!

— И дверь!

Они посмотрели на дверь и подумали одинаково о тетке Матрене.

— Я ее боюсь,— сказала Женя, пересаживаясь к нему.— Ты видел, какие у нее кулачищи? Она вышибет дверь и станет выдирать руки и ноги, а это очень больно.

— Пусть только попробует,— сказал Виктор решительно.— Я ее свяжу и отнесу морозиться на чердак. Это доказано, холод успокаивает.

Они обнялись, но сразу же оглянулись. Так, машинально.