Голубка

— Я все учитываю,— сказал Чуркин. И стал пить пиво. Кому-то среди толпящихся помахал, спросил: — Как Галя? Давно ее не видел. Ты вот что, пойди в хозяйственный, купи бидончик, хозяйственный магазин вон за забором... Бидончик купи и ребятам пива-то отвези. Они же с ума сойдут, как узнают, что в «постоянном» было пиво.

Потом он стал говорить, что завтра Виктору придется ехать на строительство железной дороги, строится такая дорога в обход Ярского моря. Это поездка дня на три, на четыре.

— Там секретарь девушка, Галя, о которой я сейчас спрашивал. У нее недостача денег, рублей двести, то ли ее обокрали, то ли еще что. Разберись на месте в общем.

— На четыре дня сейчас не смогу,— сказал Виктор.— После воскресенья только.

— Так не пойдет,— сказал Чуркин серьезно, взглянув в глаза Виктору.— У нас все работают.

— Ну не могу,— повторил Виктор.— Бывает же.— Но не объяснил, что бывает. Ему казалось неприличным объявлять, что он женится.

Сперва болел, теперь женится, потом еще что-нибудь. Это выглядело как-то несерьезно. Виктор видел реакцию Чуркина на свой отказ ехать завтра, но не хотел оправдывать себя перед секретарем. Он действительно считал, что свадьба не причина для того, чтобы откладывать столь серьезную поездку.

Но и по-другому он поступить не мог. У Голубевых оставались считанные дни до отъезда. Да и все приготовления были окончены.

Всего этого Чуркин, конечно, не знал.

Спокойно, не обидно он стал говорить, что разрешает Виктору не ехать, если действительно причины так важны.

Виктор покраснел и кивнул.

Но ездить придется все равно, и Смирнов должен быть готов к этому. Он уже был на ЛЭП, наверное, понял, как важно поговорить на месте с рабочими, узнать их нужды, подбодрить.

— Черная работа,— сказал Чуркин,— я и не скрывал, знаю, но видишь реальные результаты. Ты еще поймешь. Пока, тезка. После обеда встретимся.

Чуркин допил свое пиво, пожертвовал кому-то банку и ушел.

Он не был раздражен отказом Виктора ехать немедленно и не торопился делать поспешные выводы. Виктор же подумал, что ему очень хочется позвонить Женьке, услышать ее голос. Но он вспомнил, как однажды напоролся на грубый мужской бас, не этот ли чертов Терещенко, который сказал ему: «Женю? Какую Женю? У нас нет Жени, у нас есть мастер Голубева...» При этом он повесил трубку. Он, наверное, думал, что Виктор позвонит еще.

Но Виктор не стал звонить.

Когда Женя пришла в прорабку, там оказался Жуховец. В телогрейке, в ватных брюках, он сидел над киловаттной лампою, поставленной в железный ящик.

«Козлики», так же, как киловаттки в ящиках,— это было повсеместно, а Жуховец работал в соседней бригаде и приходил к ним погреться.

Небритый, с обожженным на морозе лицом, он показался бы сейчас пожилым тому, кто его не знал.

Он держал руки над лампой и кивнул Жене, не убирая рук.

Она села напротив и тоже протянула руки над ящиком, теперь их пальцы почти соприкасались, и он вдруг поморщился, будто ему стало больно.

— Почему не на участке? — спросила она, не отрывая глаз от ящика, блики света попадали ей на лицо.

— Экскаватор стал,— ответил Жуховец, и оба они замолчали.

— Тогда нужно бежать, а то Терещенко ругаться будет,— сказала Женя, но вздохнула и не встала, а еще ближе наклонилась над горячим железом, над сверкающим из щелей лучом.

В котловане было за сорок, с порога, как из парилки, несло морозную влагу, туман, воздух был так густ, что не передавал звука.

Шум стройки тонул в нем, казалось, что весь котлован оглох, замерз.

Она подумала о Викторе, он сегодня должен идти в первый раз на работу в горком. Не только он, но и она считала, что работа в горкоме ненадолго и через месяц-другой нужно будет искать занятие по специальности. Может, у них на участке будет легче устроиться, и он перейдет сюда мастером или рабочим. Женя вспомнила про Виктора, и ужасно захотелось, чтобы он сейчас тоже вспомнил о ней и позвонил.

Рабочий день, особенно бестолковый сегодня, был непомерно длинен для них обоих. Но Виктор не звонил, и ей становилось все холоднее. Она до последнего рассчитывала на его звонок, тогда она еще минуту побыла бы в тепле.

Она знала, как обомрет, вдохнув мороз, как схватит глаза, подбородок и будет полосовать по коже, словно острие бритвы, кожа станет твердой, почти мертвой, и в этих местах появятся потом темные пятна.

Она вздохнула оттого, что телефон не позвонил, и встала. И Жуховец тоже встал и оказался прямо перед ней, глядя на нее сверху.

— Это правда? — спросил он. Женя видела темный, припухший подбородок и диковатые, сейчас совсем покорные Лешкины глаза.

Она отчетливо понимала, что будет сказано дальше, но не находила слов для ответа. Нужно было просто сказать: «Да».

Она сказала:

— Да.

Оба стояли, это было неудобно.

Она не смотрела ему в лицо, перед глазами был только ватник с торчащей из дыр ватой и чернильное пятно сбоку.

Вдруг она увидела, что плечи его дрожат.

Лешка, который не спускал ни одному обидчику, который жестоко воевал со всем миром, если замечал в нем несправедливость, не мог плакать.