Голубка

Теперь он не мог оставаться в их комнате, ему быстро дали койку в другом общежитии. Начальник жэка так и написал: «Перевести тов. Смирнова из общежития № 19 в общежитие № 23».

Они встречались у батареи в своем, женском общежитии, и мимо них в два, три или четыре часа ночи пробегали в туалет заспанные девчонки в халатиках, с бигуди в волосах.

Иногда под утро выходили мужчины. Они в коридоре закуривали и медленной походкой победителей шагали на выход.

Когда Женя переехала в общежитие, она путала дома и никак не могла сообразить, где именно ее общежитие. Она заглядывала внутрь, и видела мужчин, и думала: «Нет, это не мой дом». Уже потом она поняла, что женское общежитие можно узнать именно по обилию там мужчин.

Вспоминая потом проведенные вместе дни, ни Женя, ни Виктор никак не могли сосчитать, сколько же их было.

Для них существовал один непрерывный миг, они прожили вместе невероятно долго, почти целую жизнь, они были уверены, что прожили почти целую жизнь. Она думала: «Так странно. Жила одна, и все казалось нормальным. Почти. Но потом встречаешь его, и становится ясно-ясно, что одна ты уже не можешь жить. Даже невозможно представить, что можешь снова остаться одна. Просто не выживешь».

— Я тебя хотел бы куда-нибудь пригласить,— говорил он.

— Приглашай, но ведь ты еще слаб, — говорила она.

Глаза ее, темные, чуть раскосые, были широко открыты навстречу ему, и он любил их вместе с ней и еще отдельно.

— Ну, поедем на тот берег. И обратно.

— На автобусе?

— На автобусе. Мы будем вместе пятьдесят километров.

Они сознались, что никогда не видели вокруг так много людей. Они вдруг поняли, что в жизни человека почти не бывает времени, когда он остается один. На улице было холодно, мороз и ветер одновременно. Люди делались будто ломкими и неудобными на таком ветру.

Какой-то парнишка, опаздывающий к началу смены, бежал против ветра спиной, пряча голову в воротник.

Они шли «тянитолкаем», и Женя говорила: «Послушай, Толкай! У тебя белое пятно на щеке».

Они останавливались и прикладывали щеку к щеке, а потом другую щеку к другой щеке.

Так доходили они до молочного магазина и отогревались в нем. Следующим пунктом была раздевалка столовой, а потом гостиница.

Там можно было оттаять, постоять, снимая с ресниц и волос иней.

Дежурная, худая женщина в красном платке, узнала Виктора, кивнула ему.

Они выходят и снова двигаются, глаза в глаза, они уже знают друг друга до подробностей, но они должны все время видеть друг друга.

Женя однажды сказала: «Как странно, один человек — человек, а два — целый мир...»

Какая-то тетка качала на остановке грудного ребенка и приговаривала:

— Вот дежурка сейчас подойдет на Усос или на Индию, мы сядем... А кроме дежурки на Усос, нам, миленький, не на что надеяться.

Рядом на сосне была прибита вывеска:

Плиссе, гофре, юбки клеш

и оборки всех фасонов

Вчера в котлован пришла корреспондентка из газеты. В шубке. Под шубкой у нее была кофта и юбка. Какая-то фифа. А с ней молодой фиф. Женя сидела и грелась возле «козлика» (три спирали на асбестовой трубе).

— Вам не холодно? — спросила фифа.

— Ташкент,— ответила Женя.

Она только что поругалась с прорабом, и ей не хотелось разговаривать.

— Расскажите о ваших героических буднях,— сказал фиф.

Женя посмотрела на него, и ей показалось, что он дурак. Красивый с виду парень, но дурак. Наверное, фифа влюблена в него.

— Я сейчас прораба позову, он вам все расскажет,— сказала она и вышла.

Ей было немного завидно, она целый год не надевала юбку со свитером.

Сейчас она подумала, что ей тоже хочется всяких плиссе, гофре, юбок клеш и оборок всех фасонов...

И Виктор вдруг подумал, что не видел ее в обыкновенном платье. Какая она?

«Я бы тоже хотела знать, какая я»,— подумала она, отвечая его мыслям и самой себе.

Они зашли в не достроенный еще дом прямо по доске, протянутой в окно, и стали ходить по комнатам.

— Сколько этот дом будет стоять? — спросил Виктор.

— Только сто лет,— ответила она, думая о нем и о себе.

Сто лет ей не казалось много.

«Говорят, счастье узнаешь тогда, когда потеряешь,— думала она.— А я его сейчас чувствую. Я не боюсь и не хочу остановить время, потому что знаю — дальше будет еще лучше».

Жене пришло письмо из дому. Отец, Василий Иванович, писал очень коротко, что назначен начальником изыскательской партии на Соколовке, что ниже Ярска по Ангаре на пятьсот двадцать километров. От его работы зависит выбор створа Соколовской ГЭС, и он сейчас туда выезжает вместе с мамой. Но сперва они заедут в Улан-Удэ, где остались их вещи, а потом несколько дней они пробудут в Ярске.

Он писал, что Женя может ни о чем не беспокоиться: Рувим Моисеевич Елинсон, который сейчас находится в Ярске, в геологической партии, вышлет за ними машину. Но в крайнем случае они доберутся и на автобусе. Это будет, по их предположению, двадцатого — двадцать пятого января.

Дома все хорошо, бабушка здорова, она сейчас живет у брата Николая, а двоюродная Женина сестра Нинка, дочь брата Константина, будто собирается замуж, но пока ничего не известно.