Голубка

Расценки на корчеватель: рыхление мерзлого грунта 100 м3 — 13 руб. 50 коп.

Климат в Ярске:

Абсолютный минус 58°.

Абсолютный плюс 36°.

Амплитуда 94°.

Продолжительность безморозного периода 84 дня.

Виктор вспомнил, как Женя говорила: «Я все равно мерзну. И еще хочу спать».

Виктор чувствовал себя лучше. Когда он первый раз встал на ноги, голова у него закружилась, пришлось ухватиться за спинку кровати. Зато он смог добраться до полки с книгами, с удовольствием перелистывал знакомые страницы.

Книги он любил со времен детдома. Там читали все. Когда попадалось что-либо интересное, Виктора заставляли читать вслух вечерами после отбоя. Устраивали из патрона крошечную коптилку — этого было достаточно. Если же не было керосина, то рассказывали на память то, что знали, и это тоже было интересно. Виктор и сейчас мог бы перечислить книги, узнанные тогда. Там были «Отверженные» Гюго, Гашек, «Сказки дядюшки Римуса», брошюра «Иван Никулин, русский матрос».

Сейчас Виктор, пожалуй бы, не смог отделить то, что слышал, от того, что читал. Все было новым тогда и ярко врезалось в память. Мир книги для ребят был подчас важнее и интереснее, чем детдомовская действительность, в книгах искали и часто находили те чувства, которых им не хватало. Возле разрушенного бомбой дома он подобрал однажды «Евгения Онегина». Они прочли его вслух, поразившись, что интересно слушать стихи. Многочисленные шефы приносили в детдомовскую библиотеку разное старье, и там Виктор однажды раскопал книгу Леонова, которая называлась «Вор». Он и ее бы прочел, но глазастая воспитательница просто отобрала книгу, сказав при этом: «Вот они откуда набираются науки, а потом вещи пропадают». Теперь в библиотеке девочек он снова нашел «Вора» и вдруг удивился, что эта книга не вымысел его детства, что она существует, и он сможет без помех прочесть ее.

Приходили с работы девочки. Первой тихо, почти боком влезала в дверь Вера. Она снимала заиндевевшие от холода очки, щурясь, оглядывала комнату. Спрашивала:

— Доктор был? Что он сказал, лучше?

Виктор как-то спросил ее, почему она носит такие немодные, старушечьи очки. Бросив пальто на спинку кровати и бесшумно прибираясь в комнате, Вера отвечала: «Так. Некогда об этом думать». Она мало разговаривала с Виктором, то ли немного стеснялась его, то ли ей было неинтересно. Она будто исподтишка присматривалась к нему.

Так ему казалось.

Однажды в комнате появился секретарь горкома комсомола Чуркин, в пальто с каракулевым воротником, холодный и веселый.

— Привет, Смирнов! — сказал он от двери и улыбнулся, блестя своими золотыми зубами. Виктору было приятно видеть эти золотые зубы.

— Выкинул ты штучку. А если бы умер? — сказал Чуркин.— На меня бы всех собак навешали.

— Не умер бы,— ответил Виктор.

Вера предложила Чуркину сесть, но тот отказался.

— Мне тут по делам еще надо идти.

Он продолжал говорить с Виктором, стоя у двери и глядя на него.

Он спросил:

— Тебя в больницу-то не надо переводить?

— Не надо теперь,— сказал Виктор.— Да там и мест нет.

— Что врачи говорят?

— Еще полежать надо. Мне это осточертело, честно говоря.

Чуркин оглядел комнату девочек, помолчав, сказал:

— Здесь тебе неплохо, я понимаю. Но нельзя это, знаешь, как в Ярске строго насчет женских общежитий. Комендантша о тебе спрашивает, говорит «аморалка» и тому подобное. Ей могли черт знает что наплести, длинных языков много. Я объяснил, что заболел человек, чего ж тут особенного. Но ты как подымешься, переходи в двадцать третье общежитие. Там техничке скажешь, она тебе покажет твою койку.

Говорил Чуркин монотонно, как будто читал протокол.

— Вы садитесь,— опять предложила Вера и поставила около двери стул. Но Чуркин снова сказал:

— Надо идти, меня ждут...— И стал надевать шапку.

— Я тут написал, что нужно ребятам на ЛЭП, — сказал Виктор, отыскивая бумаги и отдавая Вере, а та — Чуркину.— Ребята хорошие, но у них много беспорядков.

— Потом,— сказал Чуркин,— все расскажешь потом, когда встанешь. Насчет денег не беспокойся, мы тебя оформили, зарплата идет. Выздоравливай, мы, так сказать, заинтересованы корыстно в твоем здоровье. У нас работать некому.

— Я еще подумаю,— ответил Виктор, и это, наверное, прозвучало смешно. Его оформили, о нем беспокоились, а он собирается еще подумать.

Чуркин ушел, но Виктор почти физически ощущал его бубнящий на одних тонах голос и улыбку. Наверное, было что-то в Чуркине, что не исчезало вместе с ним, он оставил свой след на полу, на ручке двери, в воздухе, даже на предметах, которые он мельком оглядел, разговаривая с Виктором. Так казалось Виктору. А может быть, он просто залежался, отвык от свежих людей.

Приходит Женя. Ногой открывает дверь и с порога смотрит на Виктора.

— Симулируешь! — говорит она укоризненно.— А у нас сегодня день актировали.

Она садится на постель прямо в одежде и молчит. Этого больше всего не любит Вера. Она хмурится, говорит:

— Раздевайся.