Голубка

Даже когда они все вошли в него, оно не стало менее пустынным, крики тонули в его пространстве.

— Вот где лесные боги живут,— сказал Жуховец, поразившись темному объему жилища.

— Леш, это не ты строил, когда работал на ЛЭПе? — спросила Вера.

— Нет,— отвечал он, осматриваясь.— Но мы строили такие дома.— Он сразу же занялся печкой, и все другие тоже стояли около нее, всем казалось, что так теплей. Она была громадная, как домна, с расчетом на не ограниченные в тайге дрова.

Два парня из группы Мухина остервенело, как психи, спорили о нерациональности подобных конструкций, и Жуховец только улыбнулся. Почти снисходительно.

Он отличался от всех ребят, как отличался бы, наверное, марсианин. У него было университетское гуманитарное образование, но он работал с геологами и лесорубами, работу менял часто, с авторитетами не считался и постоянно ссорился с начальством. Некоторые боялись и не любили его, никто наперед не знал его мыслей, они были неожиданны и не лишены сомнительных обобщений.

Он тем и привлек Женю, жадную до непонятных людей. Они часто встречались, ходили на каток или просиживали в техотделе, отстукивая в перерыв на машинке разную чепуху.

Он писал: «Женька! Посидеть бы с тобой в хорошем ресторане, а? Мы жрем и пьем по программе: а) коньяк и черная икра, сливочное масло и ломтики черного хлеба, лимоны без сахарной пудры или с ней; б) бульон с пирожком или пельмени; в) телячий антрекот с хорошей травкой, сухое вино; г) пломбир с вишнями, выпивка на усмотрение масс. Я лично уже хочу ликера. Немножко. Бьют литавры. Оркестр играет марш. Такси. Вечерняя Москва. Пятнадцать суток за... Но-но! Оставьте эти штучки, держите трояк. Привет! Кругом огни, огни, столько огней, что ни одному фокуснику их не проглотить. Тысяча и одна ночь. Тысячи ночей в одной ночи!

Целуем московский асфальт — пора в аэропорт. Не плачьте, московские стиляги, она еще вернется, Женька! Она поехала покорять Сибирь. Наш могучий современник!

Арматура, кубатура, опоры и каркасы, она оборачивается, почувствовав чей-то взгляд. На нее, не скрывая восхищения, смотрит молодой монтажник, на поясе — цепь. Копна белокурых волос, сбитая верховым ветром. Его благодарный блуждающий взгляд. Звучит песня: «Нет, с Сибирью мы не расстанемся». Конец...»

Так отстукивал Лешка, который мог придумать что угодно.

Вера, видевшая это и понимающая все гораздо глубже, сказала однажды:

— Смотри, если ты испортишь жизнь человеку... Он и без тебя весь путаный!

— Но что я делаю такого? — спрашивала Женя и надолго замыкалась в себе. Может быть, она и сама чувствовала, что не всегда с Лешей выходит так, как хотелось бы.

В такие времена она старалась убедить себя, что это случайно, что она, умевшая быть с мужчинами почти парнем, не может вызывать других чувств, как только чувство дружбы.

Она говорила Вере:

— Но ко мне нельзя относиться иначе, ты пойми.

Вера сердилась, сдергивала свои старушечьи очки и кричала:

— А он — иначе! И это очень заметно! Очень!

Двум спорящим «психам» из мухинской группы Жуховец сказал:

— Нате-ка поработайте топором. Труд облагораживает человека.

Он был странный человек: с интеллигентом он разговаривал свысока, хотя среди рабочих был интеллигентом. Тогда «психи» стали спорить между собой о трудоемкости процесса рубки дров и высчитывать механическую затрату энергии.

— Кто будет поваром? — спрашивала Вера.

— Поваром? — воскликнул Мухин.— Директором пищеблока, вот как надо называть. Только директором. Кто будет директором пищеблока?

— Фу, глазами дыма наелся!

Рахмаша говорил:

— Машенька, три — семь в мою пользу. Ты семь раз упала на лыжах.

— Я как падаю? — отвечала та.— Плавно, а ты?..

— Мы ей кричим: «Иди сюда!» А она отвечает: «Не могу, я на лыжах».

— А на чем мы будем сидеть?

— Как римляне, будем возлежать вокруг закуски!

— Хочу в Италию... —сказала Женя.

Все это вокруг печки.

Рахмаша говорил:

— Чудес не бывает, а мечтать о них нечего.

— Хочу в Испанию. Хочу фиесту,— сказала, еще Женя.

— Каждый выдумывает и украшает свою жизнь. Как люди новогоднюю елку... Правда? — спрашивала Женя не кого-нибудь в отдельности, всех сразу.

Она пошла от стены к стене, разглядывая иней в углах («Это же снег с начесом!»), замирая от темной глубины зимовья и стараясь понять, как встал дом посреди глухого леса, большой и нескладный.

Кого сохранил он, кого согрел и уберег от стужи и плохих мыслей?

Она приглаживала гладкие бревна, говорила про себя: «Дом, ты чей? Ты хороший, почему же ты один, тебя бросили люди, да?

Тебе было плохо тут, дом, может, тебе было страшно одному в жестокие ночи осени или в сильные грозы?

Но ведь самое страшное можно преодолеть, если внутри тебя двигаются люди, плачут и смеются дети, когда в тебе нуждаются. Что может быть хуже, когда из тебя все уходит, все гаснет и пустеет, а те, кто видит тебя снаружи, даже не подозревают об этом!..»

Так думала она, проходя вдоль стен и что-то тихо нашептывая, вдруг прислушиваясь к странному гудению и потрескиванию бревен, находя пальцами гладкий сучок, похожий на шляпку гвоздя.