Голубка

Ей все хотелось нащупать пальцами гвоздь или хоть какой-нибудь еле приметный след пребывания тут человека.

Уже в зимовье было шумно и кто-то кричал. Мухинская Машка, всегда довольная жизнью, сейчас твистовала с Рахмашей и хохотала от души.

Доставали из рюкзаков шампанское, перемороженное до мельчайших льдинок; от него будет неметь рот и станет горячо в горле и почти сразу в крови. Они и принесли только шампанское да свечи. Еще каких-то конфет.

По бревенчатым стенам, по потолку двигались огромные тени, хохотала Машка, было странно.

Шампанское разлили в кружки и роздали их, потому что на этом празднике не было стола и никому не казалось, что он необходим.

Крикнули Женьке:

— Палома! Тебя Новый год еще интересует?

Она подошла к ребятам, толпящимся вокруг «Спидолы» на полу. Взяла из рук Жуховца свою кружку и тоже стала слушать.

По радио из Иркутска произносили речь, а ребята разговаривали между собой, громко смеялись, и никто почему-то не заметил, когда там сказали: «С Новым годом, дорогие друзья, с новым счастьем!»

Они стали пить, проливая вино на пол и на «Спидолу», и закричали: «Ура!» Это было искреннее «ура», им было весело. Генка взял гитару и стал настраивать. Он, наверное, так же, как Женя, подумал об этом зимовье, потому что первая песня была как бы для этого дома или почти про него. «Когда солдат устанет, усталость в сердце глянет, и дальше уж идти ему невмочь...» Песня была про человека, которому был нужен ночлег и заботливое тепло. Он стучит в первый дом, где старая хозяйка. Перед человеком длинный путь, и с утра он уйдет, он говорит на прощание: «Спасибо вам, мамаша, за хлеб, за соль за вашу, уже светло, и нам пора идти; вдали осталась хата, бывай, живи богато, хозяйка на пути!»

Женя смотрела на Гену; она вдруг до того начинала чувствовать все происходящее в нем, что даже горло пересыхало от волнения. И он тогда тоже начинал осязать их странную связь, он среди песни смотрел на нее, подымая свои белые брови, прислушиваясь к ее мыслям.

В жизни Жени Голубевой был период, когда она возненавидела длинные разговоры. Книги ей казались неправомерно растянутыми и оттого неискренними, газет она не могла видеть, собрания и лекции она еле терпела.

В ней бродили мысли, неясные ей самой, она стала много думать о смерти.

— Зачем мы живем? — спрашивала она Веру, забросив учебники в дальний угол. Она сутками не вставала с дивана.— Зачем живет человек, Верка, знаешь?

— Конечно, для людей,— отвечала та, копаясь в своих конспектах.

Вера не любила абстрактных разговоров, она всегда что-нибудь делала.

— Слышала, — говорила Женя, зарываясь головой в подушку, а ноги поднимая на спинку. Это была ее детская привычка.— Биология, продление рода и так далее. Неужели мы живем для того, чтобы рожать?

— Родились, вот и живем.

— Кошка тоже родилась. И живет потому, что родилась. А человек?

— А дети — это счастье, — выговаривала Вера.

У нее были тогда Генка Мухин, любовь и все прочее, она была погружена в свои чувства, и этого ей хватало.

— Успокоилась,— сердилась Женя.— Так мало надо человеку, чтобы он вообще перестал думать. Поставь ему диван, дай мужа, приходящего с работы, и рядом коляску.

— А чего тебе не хватает? — спросила Вера, законно рассматривая Женькины причуды как очередной приступ хандры.— Этак можно остаться и без диплома.

— Чего? — говорила Женя.— Чего? Я не знаю, для чего я живу! Верка, я не тогда родилась, и я всю жизнь буду мучиться. Я умру, понимаешь?

— Я тебе скажу после диплома,— пообещала Вера,— для чего ты живешь.

— Если бы! Я бы пять дипломов защитила!

Она похудела до того, что на курсе кто-то воскликнул: «Мумия!»

На собрании она однажды встала и сказала:

— Люди нерационально тратят свое время. Вы послушайте, сколько мы говорим! Нам же думать некогда, так мы торопимся все сказать... А люди не знают даже, для чего они живут.

— Какие это люди? — спросил преподаватель.

— Я — люди,— сказала Женя с отчаянием.

— Разве мы не для будущего живем? — спросил преподаватель и улыбнулся ее наивности.

Она вздохнула и сказала:

— Там-то будут все понимать. Они найдут новые средства для передачи мыслей, и у них останется время думать о смысле жизни. Тогда будет, наверное, так: посмотрел на человека — и видишь его мысли, их суть, так сказать...

Тогда все в аудитории засмеялись и кто-то сострил:

— А если у меня пакость на уме?

— Она у тебя и на языке,— сказала Женя, страдая: она просто не могла шутить.

«У человека должны быть чистые мысли, чтобы уметь так общаться друг с другом»,— думала она. Она где-то читала про Сократа. Однажды он сказал самому молчаливому из своих учеников: «Если ты молчал оттого, что тебе нечего сказать, ты умный человек. Но если тебе было что сказать, а ты молчал, ты дурак».

Севка Рахмаша подошел к ней после собрания и сказал, что она неосмотрительно выставляет напоказ свои чувства.

— Иногда нужно промолчать, если даже у тебя есть мысли.

— Так то в древности, а не сейчас,— сказала она ему.

А потом к ней подошел Генка Мухин и шагал с ней до самого дома, даже Верка возревновала.