Голубка

В ту ночь Женя вернулась с Виктором под утро после третьей смены. Он помог ей раздеться. Женя все говорила: «Сердце болит. Я никогда его не чувствовала и не думала о нем. А теперь я боюсь лечь на левый бок, будто могу его придавить. Ты чувствуешь, как оно шевелится там?»

Движения ее были замедленны, руки бессильны. Они заснули, только когда на улице поднялось солнце.

Пробуждение их было внезапным от криков под окном. Кира Львовна барабанила в стекло и что-то кричала, раздавались еще голоса, и все повторялось слово «убийство». Ночью убили кого-то. Кого — было не разобрать.

Виктор натянул брюки, рубашку, вышел на улицу. Но Женя поняла все, прежде чем он вернулся, даже прежде чем он вышел. Ох, недаром у нее с вечера болело сердце. Ей почудилось, что в ее жизнь вошло страшное, непоправимое, такое, какого никогда еще не было. И тут же она рассердилась на себя: «Ничего такого не случилось, нет, это я только вообразила. Сейчас придет Виктор и все объяснит. Мне спросонья представилось черт те что».

Народ толпился около клуба, где под охраной сидели задержанные преступники. Одна тетка рассказывала:

— Он ведь мне белье принес постирать. Говорит, в баньку хочу сходить, в заграницах таких бань нету, мол, соскучился. Вот отдал белье и не пришел. А тут говорят: «Хулиганы комсомольца убили». Батюшки, думаю...

Кто-то произнес:

— Ну, будет работы полковнику Яковлеву!

— Думаете, замешаны иеговисты?

— Всякого дерьма хватает. На прошлой неделе девчонку изнасиловали и сбросили в реку.

— Ну, это болтовня.

Виктор пошел домой. Но двигался он совсем медленно, не представляя, как он скажет Голубке о случившемся. Прошел мимо палисадника, мимо своего окна, поднялся по деревянным ступенькам. Впереди длинный коридор общежития и первая дверь направо. Он открыл дверь и встал на пороге, бледный, готовый вдруг соврать, если это удастся. Он увидел ее посреди их каморки, замершую, с неживым лицом. Она стояла молча, глядя на него, вдруг, охнув, опустилась на постель.

На похоронах было много народу. В этот день иркутское радио передало его голос. Они там еще ничего не знали. Генка молодо рассказывал о своих планах, мечтах увидеть плотину.

Его пронесли через весь Ярск, потом сели в машину и выехали за город.

А кто-то сказал:

— В Ярске до смерти ближе, чем до кладбища.

Чуркин произнес речь. Он сказал, что никогда люди не забудут тех, кто пал в Ярске. Потому что это только кажется, что люди умирали в революцию и на гражданской, а сейчас легко и просто. Сейчас тоже платят жизнью для того, чтобы строились плотина и лучшая жизнь. Никто не забудет Генку и других ребят.

Могилу завалили черемухой, большими белыми цветами.

К Жене забежала Кира Львовна, маленькая, остроносая, с беспокойными глазами.

— Заболела? — спросила она энергично.

— Сердце,— отвечала Женя, не поднимая головы с подушки.

— Я ведь тоже болела,— сказала Кира Львовна. Она и впрямь осунулась, лицо стало остренькое, как у мыши.— Нет, скажи, ты что-нибудь можешь понять? Славка, жених мой потенциальный,— это она произнесла с усмешкой,— не пришел ни разу. Я чуть не умерла, а он шлялся по танцам; девчонки рассказывают. Вчера явился, я прочла ему короткую лекцию об этике и вытурила вон.

— А он часы хлопнул? — спросила Женя, не улыбаясь.

— Фотоаппарат. Но ведь мне надо теперь топиться, вешаться... Хоть бы поплакать, что ли,— ведь ничего не осталось. Понимаешь? Что же тогда у нас было?

Но ответа она не слушала, думала о своем. Она заторопилась, от дверей сказала:

— Так однажды от одиночества взбесишься и наделаешь глупостей. А потом... Очень хорошо, что все кончилось. Поправляйся, я забегу. У меня смотр общежитий.

Заезжал на машине Саркисов. Женя слушала, как под окном затарахтел «козлик», и поняла, что это к ней.

Саркисов встал в дверях и огляделся, кивнул.

— Кого везете-то? — спросила Женя. Ей было приятно, что Саркисов пришел сюда.

— Заезжий корреспондент из столицы. Видите ли, мы взяли обязательствами так далее.

— Что на участке? — спросила Женя.

— Вас не хватает,— отвечал он.— Вот хочу у нашей авиации позаимствовать одну процедуру. Проверять перед работой состояние здоровья своих подчиненных, чтобы дурака не валяли.

— Тогда вам первому дадут от ворот поворот,— сказала Женя.

Он молча смотрел на нее.

— Как вы думаете,— спросил он,— может ли собаку хватить инфаркт? Оказывается, может, если ее поставить в человеческие условия. Вот то-то же.

Саркисов вздохнул, подошел и поцеловал Жене руку. Произнес, понимающе посмотрев ей в глаза:

— Жить вредно, да-с. Оттого, между прочим, и умирают.

Она тоже думала: «Все мы смертны. Но почему первый — Генка?»

Еще она думала о своей вине перед Генкой. Она тогда упрекнула его в получении медали.

«Я не изменился, я всегда останусь самим собой»,— кажется, ответил он. А через несколько дней он пошел под пули вооруженных хулиганов, он, конечно же, не забыл ни одного ее слова.

Теперь она казнила себя за свою несправедливость. Она тысячу раз мысленно воспроизвела весь их разговор; ей казалось, что он сыграл роковую роль в гибели Гены.