Голубка

— Да ты не огорчайся. Поверь, она уже начала понимать, что живет не в безвоздушном пространстве и жизнь надо принимать такой, какая она есть. А если она еще не поняла, тем хуже для нее. В отличие от нашей Паломы я всегда трезво смотрел на вещи. Может, поэтому я даже больше оптимист, чем она. Я взвесил и соизмерил свои возможности с действительностью и никаких сюрпризов от жизни уже не жду.

Рахманин думал про себя: «Так странно, что мы разговорились о жизни. Мы всегда были вместе — праздники, работа; мы привыкли друг к другу; всякие предубеждения, оставшиеся нам от детства, забылись или сгладились. Даже нетерпимая Женька стала относиться ко мне лучше. Но никогда мы с Мухиным не говорили вот так. Просто на Генку что-то сегодня нашло, ему захотелось пооткровенничать».

— Я твоей медальке не завидую,— сказал Сева.— Считаю, заслужил — так носи. Мы с тобой разные и по-разному добиваемся цели, но, пожалуй, я добьюсь большего.

— Вот как! — сказал Мухин.

— Да, вот так. Тебе Лялин делает карьеру, а я ее сам зарабатываю.

— Лялин мне помог в работе,— возразил Генка.

Рахмаша рассмеялся:

— Я не в осуждение сказал. Лялин не дурак, он понял нынешние тенденции и делает ставку на молодежь, в том числе и на тебя. Как говорится, слава богу, если это помогает делу. Чиновники, даже того не желая, могут двигать прогресс, и это происходит отнюдь не редко.

— А все-таки кто это сказал, что Лялин делает мне карьеру? — медленно произнес Мухин. Он вдруг подумал, что об этом, только по-другому говорила Голубка. Он испугался такого совпадения.

Рахманин почувствовал сомнение в голосе товарища. Он не любил обострять отношения и легко поправился:

— Я сказал, может, мне показалось. Но ты не переживай, ты слишком чувствительный ко всяким словам в твой адрес. Что сказала Женька, что сказал я... Из-за своей щепетильности ты когда-нибудь и сорвешься. А я не сорвусь. Ты похож на Голубеву, в этом твоя беда.

Генка засмеялся. Подумал про себя, что Рахмаше не откажешь в наблюдательности. Только беда ли это, что он, Мухин, похож на Палому?

Он поднял с земли какую-то палку, с треском провел ею по забору, так в детстве он стрелял в беляков. Тра-та-та. Чапаевцы, а это строчит пулемет. Он раз двадцать ходил смотреть «Чапаева», знал его наизусть. Сейчас умирающий Петька подымает голову, чтобы посмотреть, успел ли уйти Чапаев. И умрет. А белые с обрывистого берега залпами стреляют в плывущего Чапая, и пули взрывают воду вокруг него. Генка провел палкой по забору, как будто стрелял в беляков из пулемета.

Невдалеке прозвучали настоящий выстрел и тонкий вскрик.

Откуда-то из-за дома выскочила женщина и, наткнувшись на Генку, забормотала:

— Там они, не ходите, они стреляют!

— Тише,— сказал Генка.— Успокойтесь, кто там?

— Да бандюки... Пьяницы, губители! — отвечала женщина, всхлипывая.— Ружье у них, как пальнули, сердце у меня: до сих пор не знаю, жива аль нет?

— Идите за милицией,— сказал Генка, уже понимая, что происходит и как надо поступить.— Бегом, бегом... Скорее!

Он не сказал, что он станет делать,— все было и так ясно. Он знал, что сейчас здесь пойдут со второй смены ребята, может быть, среди них будет Голубка, она всегда идет этой дорогой... Тогда все будет гораздо хуже, будет просто поздно.

Он побежал к зеленой полосе кустов, замедляя шаги и говоря, как ему казалось, громко: «Бросьте оружие! Бросьте оружие!»

— Бей в него! — вдруг раздался неторопливый голос из темноты.

Стало тихо.

Он остановился перед этими словами. Оглянулся. Он был один.

Впереди темнели кусты и сильно пахло землей. Так резко он услышал запах весны впервые. Этот запах и какое-то внутреннее чувство внушили ему, что страшного ничего быть не может. Что он сильный, он правый, ему стало легко.

Генка шагнул вперед к кустам и не услышал выстрела.

Показалось, что в лицо ему швырнули красную ракету. 

Глава тринадцатая

Стены были желтыми. Светила лампочка. Полка с книгами висела на стене.

Вдруг все это тихо сдвинулось, как ей показалось, все стало падать и рушиться вместе с потолком.

Совсем близко она увидела лицо Виктора, его округлившиеся, испуганные глаза. Она сказала:

— Ничего. Почему-то схватило сердце.

Потом в комнате оказался врач, а Витька и Матрена стояли в коридоре в дверях.

Врач смерил давление, послушал сердце, для чего-то мял живот, спрашивал:

— Вам левую руку подымать больно? Вы когда-нибудь болели сердцем? У вас был порок?

Потом он сидел и писал разные бумажки, а Женя смотрела на него.

— Это ваше дурное лихачество,— сказал он, прощаясь.— Все торопитесь, некогда. Теперь отдыхайте, у вас есть время подумать о своем здоровье.

Но думала она не о себе, о Генке.

Ее болезнь — пустяк, сколько бы ее ни пугали. Ее болезнь — это ее усталость, нервы, она отдохнет — и поправится. А где-то лежит Мухин, говорят, бандиты стреляли в него уже и мертвого... Почему обязательно он? Ведь могла быть она, Женя, если бы ее не задержали на работе. Мог быть Виктор или Рахмаша... Нет, Рахмаша не мог лезть под выстрел. Это не предусмотрено его жизненной программой. Но ведь говорят, что он был вместе с Генкой.