Голубка

Они посмеялись. Женя заперла прорабку. Пошла искать машину. Восемьдесят вторая будка была на месте, только без шофера.

— Разыщем,— сказала Женя и велела Виктору подождать у машины.

— Может, он в компрессорной? — предположил электрик.

Женя побежала в компрессорную, но и там шофера не было.

— Может, он в каком кабинете?

Женя попила воды и стала искать шофера в пустых комнатах управления.

— Может, он в столовку ушел? — сказал электрик, зевая. Делать ему было нечего, он сидел и ждал, чем все кончится.

Женя облазила все потаенные места, где мог быть шофер, сказала почти восхищенно:

— Вот сачкодрал! Нужно же так спрятаться! Вообще я везде искала, я все их закутки и загашники знаю. Ладно. Раз сумел спрятаться, пусть отсыпается в награду за свой талант. Пошли пешком!

Уже рассветало, это чувствовалось, но еще не виделось.

Они пошли вдвоем по дороге, которую угадывали в темноте. В пути их обогнало несколько «мазиков», Женя сказала Виктору:

— Да хватит тебе оборачиваться, я тебе по звуку скажу, когда поедет дежурная машина. У них у всех, у «газиков», автобусов, МАЗов, ЯЗов, «козликов», у всех у них разные голоса. Нужно только уметь различать. Знаешь, — сказала Женя,— у моего сменщика Виктора Викторовича смешная фамилия: Ращупкин. И сам он смешной, маленький. А вчера ему вынесли благодарность за спасение крана. Кран стал падать с насыпи, все закричали, испугались, а он подскочил и брус в цепь защемил. Сегодня с утра его стали водить по начальству, благодарить и прочее. А он еще меньше стал ростом. И заболел. Не привык к такому вниманию.

Когда они подходили к Ярску, стало совсем светло.

День обещал быть солнечным, все виделось отчетливо, дома и деревья.

Проехала водовозка и окрасила одну половину дороги в темный цвет. Прокричал петух. И стало тихо-тихо. Даже непотушенные лампы на столбах светили тихо.

Они прошли по замершему городу, обнявшись, не встретив ни одного человека, счастливо успокоенные своей собственной усталостью. Лицо у Жени было темное, блестели только глаза.

Они еще не знали, что этой ночью был убит Генка Мухин.

В дружине они продежурили до двенадцати ночи, Генка вместе с Рахманиным. Севка заменял Женю Голубеву, которая отрабатывала вторую смену.

Около двенадцати они зашли в штаб дружины, оставили повязки, удостоверения, сделали запись в журнале.

— Тебе куда? — спросил Мухин Севу.

— Нам по пути,— отвечал тот.

Генка пропел: «Люблю тебя до поворота, а дальше как получится». Он оглядывался, смотрел на заборы в сумеречном свете редких фонарей, на дома, мимо которых они шли. Окна были темные, в Ярске рано ложатся спать и рано встают. Еще каких-нибудь четыре часа, и люди начнут готовиться к смене, и тогда при пустых совсем улицах город будет переливаться морем огней.

— Я так переживал, когда возвращался! — сказал Генка.— Думал, вот без меня произойдет что-то главное, а я не увижу. Но все оказалось по-прежнему, и я успокоился.

— Тебя все ждали,— подтвердил Сева.— Начальство, ребята.

— Да, я это понял,— говорил Генка.— Я взглянул в лица ребят и понял, как они мне рады. Кто-то пошутил: «Индийский гость». Мы ехали в машине, тайга вдруг кончилась, стало видно эстакаду, черным резким силуэтом на белом небе. Кажется, Лешка Жуховец в стихах сказал про эстакаду: «Ее сквозная геометрия...» Я подумал: не зря мы возились с эстакадой — мы, то есть вся группа. Ночей не спали, когда разрабатывали новый метод монтажа. Мы все тогда были немного сумасшедшими и шансов сделать что-то реально имели один из ста, не больше. Но ведь эстакада-то стоит!

Тогда в машине Генка смотрел на лица ребят, на эстакаду, но они, казалось, забыли все с ней связанное и не испытывали никаких возвышенных чувств. Кто-то кричал:

— Имею просьбу личную, корыстную, хочу на Соколовку.

Кто-то рассказывал, что у берега на скале увидели старушку, которая молилась на эстакаду, решив, что это строится божий храм, а Мухин в нем поп... Это был последний ярский анекдот.

Потом приехали в пустую Генкину квартиру. Генка достал привезенный из Москвы коньяк, они выпили. Ребята говорили:

— Правда, ты привез из Индии фимиам?

— Генка, пьем за награду! Бросай медаль на дно бокала, муар не выцветает.

Он видел, как блестели у всех глаза. Ему кричали:

— Генка, ты везунчик! Теперь дырку для звездочки готовь!

А через два дня Женя упрекнула его: «Почему ты, почему не другие? Ведь ты же со всеми вместе работал! Неужели ты не чувствуешь, что так нельзя?» Он шел с Рахмашей и теперь вдруг снова вспомнил эти ее слова.

...Где-то сбоку грохнули выстрелы, это прозвучало в разных концах поселка. Генка поднял голову, чтобы увидеть ракеты.

Но за домами, за соснами ничего не было видно. И Рахмаша спросил: «Салютуют?» Теперь они проходили окраинной улицей, мимо посудного магазина, слева чернел лес.

— А ты знаешь, что мне наговорила Женька,— сказал Мухин.— Я и не рад был, что меня наградили, вот до чего дошло.

— Ты зря ее слушаешь,— отвечал Рахмаша.— Она сумасшедшая, она не из этого века совсем. Я ведь тоже ее знаю давно, слава богу.

— Мы все друг друга знаем с детства, я привык ей верить.

Рахмаша сказал: